И БЫЛ ВЕЧЕР, И БЫЛО УТРО
В райцентре Самошникову пришлось задержаться дольше, чем он предполагал. Приехал он сюда из Москвы поздно, до автостанции добрался чуть ли не к полудню, когда в тесном кассовом зале, около продолбленных в стене тоннельной глубины окошек уже вскипала и колыхалась толпа.
«И откуда их тут столько собралось?» — с недоумением подумал Самошников, оглядывая одетых по-деревенски немолодых женщин, которые, напирая друг на дружку, с непреодолимым упорством проталкивались к зарешеченным этим тоннельным окошкам.
Раскрасневшиеся, как после бани, потные лица женщин, уже отринутых толпой и выплеснутых на середину зала, какое-то время еще сохраняли выражение загнанной одержимости, как будто сама жизнь зависела от того — возьмут они билет на ближайший рейс или же не возьмут. Но постепенно женщины эти приходили в себя, лица их счастливо светлели, подрагивающими руками прятали они билеты и сдачу, оправляли сбившиеся на плечи теплые платки и, словно бы спохватившись, торопливо направлялись к сваленным на скамейках своим пожиткам. Горбились там мешки с хлебом, лежали связанные охапками, как полешки, целлофановые батоны колбасы, высились пухлые узлы с притороченными авоськами, округло выпирающими апельсиновой кожурой, громоздились сложенные детские коляски, оцинкованные тазы, эмалированные кастрюли и прочая, хозтоваровская дребедень.
«Нет, тут между ними не продерешься. И думать даже нечего — на части разорвут, — решил Самошников. — Надо искать «левака», а то поздно будет…»
Он вспомнил, как жена говорила ему, что в будни автобусы отправляются отсюда обычно полупустыми, и это уверение ее, а быть может, и маленькая бессознательная ложь представлялась ему теперь как вполне осознанное и расчетливое коварство. Ведь она же знала наверняка, что здесь будет твориться, и могла бы честно сказать, что попросту ей не хочется толкаться в автобусе, а не успокаивать его, не выдумывать себе болезни и не пороть всякой ерунды о том, что не с кем оставить Иринку. Сплавила бы ее к свекрови — и вся проблема! Та, конечно, покочевряжилась бы для вида, но куда денешься — взяла бы как миленькая, не впервой!
Самошников вообще не собирался ехать к двоюродному брату жены, который пригласил их — как было сказано в письме — «на скромный торжественный юбилей по случаю моих пятидесяти с гаком лет». Работал он когда-то в шахте, механиком участка, теперь был уже на пенсии, однако перебираться на житье в город не захотел и остался квартировать при шахте, занимая половину длинного, похожего на барак, строения. Самошниковы как-то приезжали к нему, но давно это было, очень давно…
Теперь они договорились, что жена поедет одна. И Самошников радовался этому втайне, потому что надеялся лишний раз встретиться с Леной. И не наспех встретиться, не как всегда воровски, а спокойно, заранее зная, что не придется потом ему оправдываться перед женой за позднее свое возвращение, не нужно будет сочинять экспромтов по поводу затянувшихся профсоюзных собраний, срочной работы, неожиданных встреч в метро с бывшими сокурсниками своими по институту и тому подобной чепухи, в которую Валентина давно уже не верила, а он догадывался об этом по той холодноватой отчужденности, с какою выслушивала она его оправдания.
Это внешнее безразличие жены прежде неизменно возмущало его; он с еще большей горячностью начинал говорить о постоянной своей занятости, об усталости, о необходимости нервной разрядки, уже почти веря в свои слова и забывая, что лжет; корил жену за холодное ее равнодушие, за черствость, а она не возражала ему, и в неподведенных глазах ее чудилась Самошникову всепонимающая насмешка.
«Да, я бесчувственная и холодная деревяшка, — ровным тоном говорила она. — Ведь это же не мне приходится вставать в шесть утра, чтобы успеть приготовить тебе завтрак, собрать Иринку в садик, отвезти ее, потом мчаться на работу, а после работы скакать с полными сумками по троллейбусам и эскалаторам, чтобы успеть вовремя взять Иринку, подогреть тебе ужин, если ты, конечно, не соблаговолишь явиться со своими возвышенными претензиями в два часа ночи после очередного собрания. И квартира, и стирка — это, разумеется, тоже не на мне… Так что давай-ка уж лучше поговорим о чем-нибудь другом…»