Тетка Мотря притянула ребят к себе, обняла их за плечи, словно защищая от вечерней прохлады, и, неловко прижимая к теплым своим бокам, повела через двор.
В хате она усадила Зою и Славку за стол, длинным рогачом достала из печи черный горшок еще теплой пшенной каши, которая вспучилась над его краями и подернулась сверху поджаристой, золотистой корочкой. Тетка Мотря навалила им полную миску каши, залила ее молоком, дала по куску хлеба.
Славке показалось, что он сроду еще не едал такой сладковато-рассыпчатой, вкусной и ароматной каши, желтые комья которой медленно оседали и разваливались в молоке, будто весенние, рыхло подтаявшие снежные глыбы.
Он ел молча. А Зоя то и дело откладывала ложку, чтобы ответить тетке Мотре, которая сновала из хаты в сени, вносила солому, толсто стелила ее под печью, разравнивала, прикрывала какой-то пестрядью и без умолку расспрашивала — кто они такие, как их зовут, где отец с матерью, почему ушли из города и куда теперь направляются.
— Ой, горюшко мое! Деточки вы мои родные! Сиротинушки малые! — причитала вполголоса тетка Мотря, вновь и вновь наклоняясь над приготовленной для ребят постелью, что-то взбивая, поправляя и подтыкая с боков. — Да что ж это за жизнь такая на свете настала, когда уже и детям некуда податься? Ой, горенько-то какое!.. Возвращались бы вы, деточки мои, до своего приюта. Господь милостив, может, и не погонят вас немцы до своей неметчины… Зачем вы им, малята такие? Они разве всех детей из приютов увозят?
— Увозят, тетечка, всех увозят… Ну, как же?.. — закивала Зоя, облизывая ложку и кладя ее возле выскобленной миски. — К нам сами немцы с переводчицей приезжали и сказали, что всех потом будут увозить. На поезде, сказали, повезут. Прямо в Германию…
— Так вы небось оттого и сбежали?
Зоя не ответила, низко опустив голову, а тетка Мотря вдруг выпрямилась и, словно в испуге, замерла с распяленным рядном в руках.
— Ой, горенько мое! — опять заволновалась она. — А если они узнают, где вы ходите, и поймают?..
Славке наскучило слушать теткины причитания. А то, что они с Зоей убежали из детского дома после того, как старших ребят из первого коллектива отправили на работу в Германию, теперь почти не страшило его. Ведь ходили-то они по окрестным селам уже не меньше недели, и никто их пока не трогал, не ловил. Ушли себе из города, ну и ушли — кому какое дело? Мало ли бездомных ребятишек меж дворов шатается. Лишь бы только не воровали, по садам да клуням не лазали…
Он наелся каши от пуза и сонно разглядывал вышитые рушники на стенах, где были развешаны фотографии в рамках, поблескивающие окладами и украшенные мертвыми восковыми цветами иконы в углу, под которыми недвижимым пламенем тлела лампадка.
Глаза у Славки начали слипаться, голова тяжелела, клонилась к столу. И тогда ему чудилось, что он как бы проваливается на бесконечно долгое мгновение в какую-то черную бездонную пустоту.
С остановившимся сердцем Славка падал и падал в нее, ощущая вокруг себя мягкую, забивающую дыхание теплоту. И, находясь уже где-то там, в пустой этой яме, в невообразимой ее глубине, — которая была сном, — он с ужасом сознавал, что вот-вот ударится обо что-то твердое, расшибется в лепешку, но, так и не достигнув предела той пустоты, вдруг без всякого усилия возносился обратно, наверх, оказывался в хате, за столом, с трудом разлеплял веки и снова видел перед собою белую стену, свисающие рушники, темные пятна икон и радужный ореол вокруг лампадного язычка.
Тетка Мотря, наверное, не замечала, что Славка давно уже клюет носом, а Зоя почему-то не догадывалась подтолкнуть его локтем, разбудить. Может, и жалко ей было смотреть на брата, но и перед теткой Мотрей совестно: а вдруг заругает? Скажет, чтоб уходили?..
И только когда он безвольно ткнулся подбородком в край пустой миски, чуть не опрокинул ее, а она со стуком подпрыгнула на столе, и Зоина ложка, звякнув, свалилась на пол, тетка Мотря вздрогнула и обернулась.
— Та чтоб ему пусто было, тому Осадчуку! — с досадой сказала она. — Ложитесь, дети, спать…
Славка еле добрался на ватных своих ногах до заваленной разномастной пестрядиной соломенной постели. Он даже не лег, а просто упал на нее лицом вниз, не слыша, как оседает, с хрустом ломается под его обмякшим телом солома, и не чувствуя, как колкие остья, просовываясь сквозь редкую ткань, впиваются в руки, шею, лицо.
Зоя сначала близко и зябко прижалась к Славке, но потом приподнялась на локоть и заботливо поправила краешек рядна, сползший с его плеча, — из-под двери просачивалась в хату ночная свежесть.