Вегеринский молча слушал директора, вытирая платком лысину, потный лоб и стараясь сообразить, куда на сей раз клонит Юрий Николаевич. Ведь и перед самым приходом немцев он тоже требовал не поддаваться панике, выполнять свой долг, беречь детей, имущество, уверял всех, что в случае прямой угрозы захвата города противником детский дом, несомненно, будет эвакуирован в первую очередь, нужно только набраться мужества и терпения, подождать…
И вот — нате вам, пожалуйста — дождались!.. Немцы давно уже в городе, фронт черт знает где, все воспитатели, считай, разбежались, старших ребят забрали в Германию, а уцелевшая мелюзга одичала вконец и совсем отбилась от рук. Но главное — никто даже и не представлял себе, что же делать-то теперь, как жить дальше?..
— Да, вот еще что, Семен Петрович, — просительным тоном сказал Мизюк. — К нам только что привезли из села двух наших воспитанников — Зою и Славу Комовых, которые, как вы помните, самовольно покинули детский дом на прошлой неделе. Я просил бы вас выдать им постельные принадлежности и одеяла.
Тучный Вегеринский сразу же засопел носом, заволновался и начал задыхаться, как всегда при этом по-рыбьему часто разевая маленький рот и хватая себя руками за пухлую и висячую, как у женщины, грудь. Мизюку было известно, что ребята сочинили о нем присказку, которую повторяют к месту и не к месту: «Завхоз Вегеринский схватился за сиськи». Рыхлое лицо завхоза покраснело, а в нездоровых, заплывших глазах промелькнула растерянность.
— Но позвольте, как же так, Юрий Николаевич? — пыхтя и отдуваясь, сипло заговорил он. — Вы же сами предупреждали наших босяков, чтобы они не зарились на казенное добро. Берегли пуще глаза! Чтоб не меняли его кому попало на сало да тютюн, а то другого не получат… А теперь что? Кастелянши нету, сбежала… Я был вынужден полностью принять на себя заботы о сохранении всех материальных ценностей. Я же за них отвечаю или как?..
— Прежде всего, мы с вами, Семен Петрович, — строго прервал завхоза Мизюк, — отвечаем за сохранение детей. Прошу об этом не забывать.
— Хорошо, хорошо… Я не забываю… Но позвольте… — однако выдержать до конца дипломатичность выражений Вегеринскому оказалось не под силу. — Да они же тогда все тут растащат, паразиты! — тонко закричал он, и сизые щеки его затряслись. — Вы мне скажите, разве это дытячий будынок? Нет! Это же смешно! Они его давно уже в свой притон злодиючий переделали! По спальням «бычки» курят, в «очко» режутся!.. Того и гляди, с ножами друг на дружку полезут!..
— А вот этого как раз мы с вами, Семен Петрович, и не должны допустить, — смягчая голос, сказал Мизюк. — Успокойтесь, пожалуйста. Давайте-ка соберемся чуть попозже… Ну, хотя бы здесь, или лучше у меня на квартире, и поговорим, как быть. Скоро осень, а в детском доме — ни продуктов, ни одежды… Война-то, конечно, войной, — задумчиво повторил он, поглаживая плохо выбритую щеку, словно у него вдруг разболелись зубы, — но кто же знает точно, как долго она еще продлится? И с нами все может произойти. Но вот от наших обязанностей нас с вами пока еще никто не отстранял. Так что пригласите ко мне вечером Людмилу Степановну, ну и остальных… Кого найдете, конечно, а там посмотрим… Обстоятельства, разумеется, сложные — не спорю. Но мы должны выполнять свой долг. Пора и нам, Семен Петрович, все-таки решить для себя, по какую мы, так сказать, сторону… И приниматься за дело всерьез. Надеюсь, вы со мной согласны? Вот и прекрасно. Тогда до вечера…
Вегеринский вышел из кабинета директора в некоторой расслабленности, со смятенными чувствами. Он не совсем уразумел, о какой такой стороне намекнул ему Юрий Николаевич? И о каких таких делах говорил? Если только насчет продуктов и прочего, то это еще полбеды. Ну, а ежели о чем-то другом? Ежели о том, чтобы против новых властей?.. Нет-нет… Об этом даже и подумать нельзя. Не приведи господи! Уж кто-кто, а немцы в случае чего шутить не станут…
По пути к малышам, у которых теперь дневала и ночевала оставшаяся верной своему педагогическому долгу Людмила Степановна Ушкова, Вегеринский заглянул в спальню первого корпуса. В ней он обнаружил лишь Славку Комова. Тот одиноко сидел на пустых досках своей кровати и грустно смотрел в окно, за которым светило предзакатное солнце и беспечно чивикали воробьи. Распушив перья, они купались в еще не остывшей, должно быть, дорожной пыли.