Воробьи, хорохорясь, наскакивали друг на дружку, выталкивали из пыльной ямки на самый край тех, которые послабее, отлетали к осокорям, прыгали по веткам, а потом снова возвращались в пыль, сшибались, чивикали и трясли крыльями.
Славка следил за ними, меланхолически размышляя о том, что воробьям вообще-то куда как проще: жратвы всегда навалом и бояться особо некого. Ну, разве только вон той шелудивой кошки, которая, прогибаясь в спине, приседая на все четыре облезлые лапы и от этого как бы растягиваясь вдвое, целеустремленно перебиралась через дорогу с таким озабоченным видом, словно никакие воробьи на свете ее никогда в жизни не интересовали.
— Иди-ка сюда, босяк! — появляясь в дверях, грозно сказал Вегеринский обернувшемуся Славке. — Слышишь? Я кому говорю-то? Ну!..
Елозя штанами по гладким доскам, Славка нехотя сполз на пол и обреченно поплелся к порогу.
Говоря по совести, он нисколечко не боялся Вегеринского. Тот хотя и называл всех ребят, не иначе как босяками и жуликами, сердито орал на них, хмуря едва приметные на жирном его лице белесые бровки альбиноса, из-за любой чепухи сулил каждому босяку «устроить развеселую жизнь», — тем не менее был отходчив и добр. Пацаны его ни в грош не ставили, однако любили.
Вегеринского даже нечего было и сравнивать, например, с Юрием Николаевичем, который никогда ни на кого не кричал, говорил вежливо, спокойно, но слушались директора беспрекословно, выполняя вежливые распоряжения его быстро и четко. Мизюка уважали за справедливость, слегка побаивались. А вот его жену, воспитательницу бывшего первого коллектива, Полину Карповну Мизюк — женщину резкую и нервную — с крупными калмыцкими скулами и жилистыми руками крестьянки, ненавидели откровенно.
У нее была привычка таскать повсюду с собою массивный ключ от внутреннего замка угловой комнаты первого корпуса, в которой она жила вместе с Юрием Николаевичем.
Во время очередной «душеспасительной» беседы с каким-нибудь нашкодившим парнишкой Полина Карповна не спеша доставала из кармана жакета известный всему детскому дому ключ, просовывала в отверстие дужки указательный палец, зажимала стержень ключа в кулаке, а согнутым этим пальцем с надетой на него дужкой ключа принималась как бы машинально постукивать незадачливого нарушителя порядка по непокорной его голове, покуда тот не начинал вертеться под неумолимой рукой воспитательницы ужом, просить прощения и хныкать.
Ребята дружно ненавидели Полину Карповну, творили ей мелкие пакости: то подставляли стул с воткнутой исподнизу в фанерное сиденье патефонной иголкой, то зеркальце на ноге подсовывали, чтобы разглядеть, какого нынче цвета трико на Полине Карповне — не рваное ли? — то выдумывали еще что-нибудь веселое: приклеивали незаметно к спине бумажку с непотребной надписью, — но и на произвол воспитательницы никогда не жаловались. Такого в детдоме вообще принято не было, чтобы жаловаться. Да и, по правде-то сказать, к кому на нее жаловаться пойдешь? К ее мужу, что ли?..
— Я больше не буду-у-у!.. — привычно загундосил Славка, пробираясь между кроватям-и к Вегеринскому, плаксиво косоротясь и шмыгая носом. — Вот увидите, Семен Петрович, не буду-у-у… Честное даю вам пионерское!..
— Цыть, босяк! — неожиданно визгливо заорал на него Вегеринский, выпучив водянистые глаза, и перетрусивший по-настоящему Славка мгновенно умолк. — Я тебе покажу — пионерское! Жулик!.. Забудь про него!.. Вы куда свои одеялка подевали, босота? Опять на сало чи на тютюн у куркулей сменяли? А?..
— Не-е-е… мы не меняли… — Славка замотал головой, быстренько сообразив, что сейчас вернее всего чем-то огорошить завхоза, выставить себя да и сестру этакими бескорыстными благодетелями, которым ни сало, ни табак не больно-то и нужны. — Мы же их отдали… За так просто, Семен Петрович! Ну, там на дороге, у села…
Вегеринский и в самом деле на минутку оторопел.
— На какой дороге? Кому отдали?
— Там немцы наших пленных гнали, — заторопился воспрянувший духом Славка, уже почти уверенный в том, что завхоз теперь непременно смягчится и, быть может, простит им присвоение казенного барахла. — Ну, они все там оборванные шли… Наши-то, красноармейцы… Воды они просили, а у нас воды не было… Ну, мы, значит, им вместо воды одно одеяло отдали…
— Пленным отдали? — Вегеринский задохнулся, зашарил рукой по своей пухлой груди. — С клеймом?