Помешкав немного, Щур опять уткнулся в свою неиссякаемую торбу, но на сей раз уже окончательно утратив всяческий интерес к происходящему в спальне.
А ребята тем временем привычно занимались своими вечерними делами: выгребали из карманов и пазух яблоки, картошку, огрызки макухи, сыпали в углы наволочек добытые на базаре жареные тыквенные семечки, переговаривались меж собой и, в общем, прикидывали на глазок — кто и чем сумел отовариться за минувший день. Судя по всему, нынешний сбор у каждого был невелик: так себе, серединка на половинку…
Некоторые ребята уже доставали из тумбочек, тащили из-под кроватей закопченные свои кастрюльки да котелки, брякали кружками-ложками. И Славке было немножко обидно, что никто не расспрашивал его ни о чем, как будто бы он и не уходил отсюда «на волю», а просто, как и они, вернулся с дневного промысла.
Один лишь Иван Морозовский, независимый коренастый паренек, с которым до этого Славка иногда вступал «в долю», хотя по-настоящему и не «корешовал», пробираясь мимо него к двери, задержался у Славкиной кровати и, как ни в чем не бывало, спросил:
— А ты чего сидишь, Комок? Припухать решил, что ли? Айда в сад!
— Да нет, Мороз… Ты уж иди… Я потом… — У Славки засвербило под веками. Он принялся путано объяснять Ивану, что у него сегодня и вовсе пусто, если не считать, конечно, Валькиной краюхи. Даже котелок и тот увели из тумбочки, пока они с Зоей гуляли по воле.
Но Иван Морозовский не стал вникать в сбивчивые его объяснения.
— Давай со мной на пару! — решительно сказал он. — Ну, чего ты, правда, как целка?.. Айда!..
Славка помешкал еще для приличия, но потом обрадованно соскочил с кровати.
И пока шли, они через двор в дальний конец сада, где в сумеречных кустах бузины уже колыхались красноватые отблески костерков, дымили печурки, — благодарный Славка не удержался и рассказал Ивану о том, как они с Зоей повстречали на дороге наших пленных, как ночевали у тетки Мотри в том нетронутом немцами, богатом селе, где потом в конторе по велению старосты Осадчука полицаи выпороли их своими ремнями, а после заставили еще сказать «спасибо» и «слава Украине…»
— Во, паскуды! — изумился Иван, вначале слушавший его довольно равнодушно. — Да за что же им, гадам, спасибо-то еще говорить было? А эта Украина ихняя для чего?..
— Не знаю…
— Значит, они над вами просто поиздевались. Ну, как вроде бы фашисты, — авторитетно заключил Иван. — А чего же ты не рванул там от них? Надо было тебе в окошко рвануть. Выпрыгнул бы запросто.
— Так ведь не один же я там был… С сеструхой, — запинаясь, уныло напомнил Славка, думая, что Мороз тут же и посмеется над ним, скажет, мол, связался с бабой, вот и получил свое. — Один бы я, конечно, от них подорвал…
Но Иван, по всей вероятности, хорошо представил себе сложное Славкино положение, понял удержавшие его от геройского побега родственные чувства к Зое, братскую солидарность и не осудил своего слабохарактерного напарника.
— Вот вместе с ней бы и рванули!.. Хотя… — Иван безнадежно взмахнул звякнувшим котелком. — Ну, да ладно, хрен с ними! Дровец давай-ка лучше с тобой поищем. А то скоро совсем темно станет…
Они отодрали от перевитого проволокой заводского забора две трухлявые снизу доски, быстренько расколошматили их об острый гранитный обломок, хищным клыком выпирающий из утрамбованной вокруг ребячьими пятками земли, и, испросив у соседей уголька, растопили свою печурку.
У запасливого Мороза нашлись и картошка, и горсточка пшенной крупы, половина луковицы, и даже постное масло на донышке пузырька из-под синих чернил. Должно быть, потому и было оно какого-то неопределенного цвета и запаха.
Но кулеш у них получился все же отменный. Пожалуй, ничуть не хуже того, который варила раньше в детдомовской кухне на широченной плите запропавшая теперь невесть куда добрая повариха тетка Фрося. Вот только хлебать этот кулеш им пришлось одной ложкой по очереди — Славкину ложку уперли вкупе с котелком. Впору оказалась и Валькина краюха — ее разломили пополам.
Сперва Славка отнекивался, церемонился, предлагал Ивану сначала самому поесть, а ему-то, дескать, не к спеху, можно и потом — что останется. Так ведь и сподручнее, когда один похлебает, а за ним — другой… Однако великодушный Мороз на это не согласился.
— Ты чего опять ломаешься, как бублик? Сказано — на пару, так на пару! — Он облизал для пущей чистоты свою литую оловянную ложку и протянул Славке. — Валяй ты первый. Да гляди, горячо! Не обожгись…