— Ну, понятно, хватит, — с поспешной радостью подтвердил Славка, сознавая, что ему очень повезло. Ведь заручиться дружбой такого настоящего пацана, как Иван Морозовский, что-нибудь да значило. Раньше даже воспитательницы считались с Морозом, а уж из ребят так и подавно никто и никогда не нарывался на него первым.
И хотя в размягченной горячим кулешом и негаданно подвалившей ему удачей Славкиной душе запоздало шевельнулось слабое воспоминание о Зое — мол, не худо бы им было дружить теперь втроем, — однако он тут же отринул эту блаженную мысль, прекрасно понимая, что Иван на подобное предложение ни за что не согласится, а, чего доброго, захочет отвязаться и от него самого. Нет уж, лучше и вовсе о Зое ему сейчас не напоминать…
Тем более, что после сытного ужина и разговора с Иваном, который как бы брал его под свое покровительство, приближал к себе, Славка испытывал то бессознательно жестокое, но и приятное чувство превосходства, какое возникает у каждого удачливого и сильного человека по отношению ко всякому неудачнику и слабаку.
Правда, он еще раз вспомнил о сестре, но уже подумал о ней мельком, все больше и больше убеждая себя, что лишь подчиняется не зависящим от его желания обстоятельствам, которые не только сильнее его самого, но и любого другого пацана, в том числе, конечно, и Мороза. Ведь не ими же в конце концов заведено, что девчонки должны непременно дружить с девчонками, а в ребячьи дела им соваться незачем. Так ведь и Зоя, наверное, уже обзавелась какой-нибудь напарницей, с которой «вошла в долю»…
— Чего-то спать захотелось… Пошли, что ли, Комочек, покимарим, — зевая и потягиваясь, сказал Иван.
И Славка опять почувствовал радостную благодарность к своему вновь обретенному покровителю и другу, потому что Мороз ничуточки не задавался, а вроде бы советовался и говорил с ним, как с равным. И быть может, если бы Славка рискнул сейчас отказаться идти в спальню, предложил бы еще посидеть, то Иван тоже остался бы у печурки.
— Пошли, конечно, Мороз… Пошли покимарим, — согласился Славка, все-таки опасаясь сразу же подвергать испытанию прочность их нежданно завязавшейся дружбы. — Поздно уже, конечно… Пошли… Чего же тут сидеть?
Во втором корпусе окна в спальне девчонок были темны. Там, наверное, все уже спали, или не было у них ни керосина, ни свечек, и они коротали вечер в потемках. Хотя, может, девчонки просто экономили свечки, берегли горючее на черный день — кто же их знает?..
И по всему фасаду первого корпуса тоже не мерцало ни единого огонька. Лишь в узловой комнате, где жил директор со своей Полиной Карповной, из-за неплотно задернутой шторки процеживалась наружу жиденькая полоска света семилинейной лампы.
Проходя мимо директорского жилища, Славка из озорства хотел было напугать Мизюков, постучать им в окошко, но рассудительный Мороз пресек его попытку:
— Брось, Комочек! Лучше с ними не связывайся. А вдруг сама Мизючиха выскочит? Они, должно быть, бай-бай теперь ложатся… Айда!..
4
Но в обители Юрия Николаевича покуда еще не собирались укладываться спать.
Мизюк вступил в должность накануне войны. Был он приезжим и даже не успел как следует обосноваться на новом месте. В комнате у него было неустроенно, тесновато. Стояла у стенки казенная, с никелированными шарами на спинках, железная кровать, у входа — тумбочка, над ней висела полка для посуды. А на казенном лоснящемся диване и на казенных же детдомовских стульях сидели сейчас у старого канцелярского — в чернильных потеках — стола те воспитатели и технические работники, коих сумел разыскать к вечеру расторопный завхоз Вегеринский.
— Что-то совсем оскудели мы кадрами. А они-то, как вы, наверное, помните, все у нас и решают, — невесело пошутил Юрий Николаевич, прикрывая в болезненной улыбке глубоко запавшие глаза — мучила директора желудочная язва. В неверном свете лампы коротко стриженная лобастая его голова поблескивала седой остью. — Подождем немного, может быть, еще кто-нибудь подойдет…
Сотрудники, однако, никак не отозвались на рискованную директорскую шутку, лишь насупленный завхоз Вегеринский нервно зашарил рукой по своей пухлой груди и тревожно, с виноватым замешательством, оглядел присутствующий персонал.
Дело в том, что, кроме Людмилы Степановны и жены самого же Мизюка, даже вездесущему Вегеринскому никого из воспитателей в городе обнаружить не удалось. Зато пришла незваною повариха тетя Фрося. И уж вовсе неожиданно для всех появилась бывшая пионервожатая Инта Федоровна, полное имя которой было Интернационала, а вот фамилия ее, пожалуй, не очень-то подходила к такому звучному имени — Паламарчук.