Я рассказывал: Пётр I только потому стал наследником престола, что в детстве, в отличие от своих старших братьев, не жил в Кремле, куда вода подавалась по трубам из свинца, о вредности которого тогда не имели понятия — поэтому они умерли в раннем возрасте, а он выжил. «Вот оно как! — поражённо реагировала Растяпа, отвлекаясь от вязания. — Бедняги! Даже не подозревали, что их травят!»
Метро придумали в Англии, объяснял я, не из-за особой английской изобретательности, а потому что на Туманном Альбионе имелись богатые месторождения каменного угля — на протяжении веков его добывали под землёй и вывозили вагонетками по деревянным шпалам. «Никогда об этом не думала, — признавалась она. — Действительно, всё логично».
В каждом современном многоквартирном доме, открывал я ей, можно найти черты архитектуры Ренессанса: именно в ту эпоху оконные проёмы в жилых строениях стали делать одинакового размера, размещать их на одной высоте и с равным расстоянием друг от друга. А вот современный способ изготовления оконного стекла — с выливанием стекольной массы на расплавленное олово — появился относительно недавно, даже позже ядерной бомбы. «Как необычно! — задумчиво восхищалась Растяпа. — Начинаешь по-другому всё видеть. С виду: старая зачуханная пятиэтажка. Но если смотреть на неё, как на сумму идей — из разного времени, из разных стран — то получается, совсем не зачуханная!..»
— А Севдалин тоже всё это знает? — спросила она однажды.
Я пожал плечами: какая разница? Он знает много такого, чего не знаю я. Поэтому нам и интересно общаться.
— Как хорошо, что я вас нашла: всегда хотела быть с такими людьми, — порадовалась за себя Растяпа, не уточняя, что значит «такие».
Сама она по-прежнему рассказывала мало: ей нравилось слушать меня. Её интерес ожидаемо подогревал моё тщеславие и в какой-то мере реабилитировал время, проведённое на историческом факультете. История (по крайней мере, в Растяпином лице) оказалась востребованной сферой знания — пусть и не в практическом смысле, а как дополнительный интерес к жизни, и всё же.
Впрочем, говорили мы и повседневном — обсуждали общежитские сплетни, политические новости, изменения цен в магазинах, наши дела на работе. Когда в расписании Севы свидание отсутствовало, всё шло прежним порядком — без разговоров об истории. Для внешнего взгляда ничто не выдавало новый оттенок в наших с Растяпой отношениях — разве что мне стало сложней отшучиваться, когда Севдалин ехидно интересовался, затащил ли я уже Растяпу в постель, и почему до сих пор нет? Фраза «Она хранит верность тебе» и её вариации из моих уст уже звучали без былой ироничной лёгкости.
Растяпино желание поехать со мной, застало меня врасплох, и придало ускорение вялотекущей неопределённости. Всё время подготовки к отъезду я сохранял невозмутимость, делая вид, будто ничего особенного не происходит: друзья вполне могут ездить друг к другу в гости. В поезде — из-за того, что нас принимали за пару, и целые сутки мы провели, не расставаясь — наше сближение продолжилось на каком-то предварительно-пробном уровне. Но внутренне я всё ещё был не готов принять случившееся, как законченный факт и дальнейшую повседневность. А вскоре по прибытии нужный ответ нашёлся сам собой, и всё встало на свои места.
Город встретил нас метелью, снежной пеленой. Крупные хлопья неслись в косом полёте, клубясь под ударами ветра, цепляясь за землю, наметая сугробы.
— Добро пожаловать юг, — скромно сказал я. — Сейчас попробуем взять такси.
Вскоре выяснилось, что нам не уехать. Легковые авто, покидая низинный район вокзала, натужно ползли вверх по склону, троллейбусы пробуксовывали, создавали наледь и застревали на месте один позади другого. Вскоре образовалась длинная вереница троллейбусов — пустых спереди и еще заполненных пассажирами в хвосте; постепенно пассажиры теряли надежду на дальнейшее продвижение и выходили на улицу, чтобы довериться иному транспорту.
Но иного транспорта не было. На остановке скопилось с полтысячи человек. За такси шли битвы. После безрезультатных метаний у бровки я сказал Растяпе, что, как ни огорчительно, нам придётся идти пешком.
— Чего ждать, — согласилась она. — Нам далеко?
— Километров пять.
— Это немного.
— Может быть, шесть, — я умолчал, что идти придётся всё время вверх.
Растяпе перед поездкой купили небольшой чемодан — в отличие от чемоданов советского производства у него имелась выдвижная ручка и небольшие колёсики. Растяпа гордо катила его по коридору общежития, по мраморному полу метро и сухому асфальту под дебаркадером московского вокзала. Сейчас от колёсиков не было никакого проку: они утопали в снегу и отказывались вращаться, оставляя за собой две вспаханные бороздки. Пришлось чемодан у Растяпы забрать. Моя собственная, повешенная на плечо, сумка норовила съехать с бока вперёд, к животу, мешая идти.
Первая часть подъёма, как самая крутая, представлялась наиболее сложной для восхождения, и отчасти такой и оказалась. Иногда, занося ногу для шага, я на несколько секунд зависал в таком положении, преодолевая встречное сопротивление ветра. Поначалу это было смешно и походило на игру. Если Растяпа на полшага отставала, то подталкивала меня сзади, если опережала — протягивала руку и тащила, как на буксире. Но несколько раз нога проскальзывала, и я едва не падал. Ветер продувал насквозь наши вязанные шапки — мы накинули капюшоны, но их всё время скидывало назад.
По правую руку шёл склон в парк долины Роз, к последнему из трёх озер. По левую — небольшой пустырь. Когда мы остановились отдохнуть, я — чтобы отвлечь Растяпу от трудности пути — попытался включать гида, показывающего достопримечательности, хотя и понимал, что сейчас мой рассказ — ни к селу, ни к городу. Ничего особенного взгляд приезжего, особенно в такую погоду, здесь не увидит — для того, чтобы окружающие виды вызывали интерес и какие-то чувства, в них надо прожить не один год. Растяпа слушала, кивала, пыталась проявлять искреннюю заинтересованность, но было видно, что ей уже хочется поскорей прийти. Порой она, напоминая недавние суетливые времена, порывалась мне помочь — хваталась за ручку своего чемодана, чтобы тащить его вместе. Я отгонял её, как свирепое белое пугало надоедливую сороку.
Вскоре Растяпины ресницы покрылись инеем — словно она их накрасила жирным слоем белой туши. Так с ней всегда случалось на морозе. Выросший в холодных краях Севдалин с подобным эффектом сталкивался не впервые, на меня же он поначалу производил жутковатое впечатление — в Растяпе появлялось что-то от представительницы потустороннего мира.
— Замёрзла?
— Н-нет, — ответила она, слегка постукивая зубами от холода. — Чуть-чуть.
Мы выбрались из самой низины и оказались на открытом месте, на самом ветру — он дул в лицо, расстреливая снежными хлопьями, которые липли к одежде и вовсе не казались мягкими и пушистыми, как бывает обычно. Начинало темнеть. За час мы прошли километра три, и я с преувеличенной бодростью констатировал: ну вот, половину уже одолели.
— Только половину? — протянула Растяпа разочарованно, но тут же взяла себя в руки и заговорила с преувеличенной бодростью: — Придумала: давай идти задом наперёд.
— Упадёшь, — предупредил я.
Она и вправду чуть не упала — ноги поехали вперёд. Мне пришлось сделать рывок вперёд и удержать её, но спасительное действие имело свою цену — ремень оторвался от сумки, и теперь её предстояло нести за ручку.
Дорога повернула направо, на какое-то время скрыв нас от основных ударов ветра. Слева начались пятиэтажные жилые дома, справа, по-прежнему, — клумбы и лощины долины Роз. Прошли знаковые места моего детства — ближайший к дому кинотеатр, чуть позже — карусельные аттракционы. На другой стороне улицы я мимоходом отметил дом Иветты, вспомнил оба своих посольства и почти без интереса подумал: как там сейчас у математички с Ваничкиным?