Выбрать главу

— Вот скажи, — задал он новый вопрос, — вы с ним полтора года, как шерочка с машерочкой: что не так с моим сыном? Почему он не может усидеть на одном месте — вечно его куда-то заносит?

— Всё с ним так, — попытался я робко возразить. — Просто он очень талантлив, а талантливым людям трудно жить обычной жизнью…

— Хм! — моё объяснение вызвало у Севиного отца скептическую усмешку. — Что не дурак и без тебя знаю. Про талант впервые слышу. В чём?

— Обаяние, харизма — называйте, как хотите. Очень редкий талант. Люди к нему тянутся. Из таких, как он, получаются успешные руководители. Настоящие лидеры. Севдалин пока не нашёл свою сферу деятельности, но я уверен…

— И сколько он собирается искать? — тон моего собеседника оставался ровным, но чувствовалось, что внутри он начинает закипать. — Год? Два? Пять? Десять? Меня вот никто спрашивал: «Что тебе, дорогой, нравится, а что не нравится?» Пошёл туда, где кормили-одевали, а по окончании — хорошо платили!

— Вы же бизнесмен, — напомнил я. — Вам нужна справедливость или результат?

— Хм. Говори.

— Если вы хотите, чтобы Сева быстрее определился, отправьте его в путешествие по разным странам. Понимаю, вам может показаться это баловством и пустой тратой денег. Но если посмотреть на это, как на инвестицию…

— Думаешь, мне для родного сына денег жалко? — внезапно лицо Севиного отца оказалась почти вплотную к моему, и меня обдало волной его парфюма. — Да на — хоть обожрись! Но что дальше? Кем он станет? Варёным овощем? Наркоманом? Если будет продолжать в том же духе — так и будет. Без вариантов! А я не хочу, чтобы мой единственный сын превратился в овоща и наркомана. Это понятно?

— С Севой такого не случится, — я слегка отклонился назад. — Для него такой вариант — слишком глупый и бездарный. Думаю, дело в другом: он ещё не наелся пространства.

— «Не наелся пространства»?

— Сначала люди стремятся поглощать Пространство, — кивнул я, — гонятся за количеством. Больше приключений, девчонок, книг, фильмов, вина, одежды, движухи. Но потом наступает момент, когда человек чувствует, что всё это слегка поднадоело, хочется определённости, и надо что-то из себя представлять, достигать результатов — делать карьеру, рожать детей. Взрослеет, короче. Пространство становится вторичным, а главное — противостояние Времени. Времени всё больше не хватает, хочется больше успеть… ну и так далее. Понимаю, с вами всё было не так. Вы повзрослели очень рано. Как и мой отец. Но от нас вы чего хотите? Разве мы виноваты, что в детстве не знали голода? У нас всё по-другому. Я уверен: если Сева объедет двадцать-тридцать стран, увидит, что жизнь везде — жизнь, с примерно одинаковыми проблемами, его, в конце концов, потянет домой. Потому что там он — турист, и никому не нужен, всех интересует только его кошелёк. А здесь нужен — вам, вашей жене, родственникам, друзьям. По правде говоря, даже не знаю, сможет ли он протянуть хоть полгода в режиме переездов. Это же как — питаться только сладким. Рано или поздно начнёт тошнить и потянет к простой солёной еде. Понимаете, о чём я?

По правде говоря, я и сам не очень верил тому, что говорю, хотя и старался придать голосу горячую убеждённость. Полгода путешествий — да запросто. И год легко. Вот полтора-два — это уже да. Но озвучивать реальный срок насыщениям географическими впечатлениями не стоило из тактических соображений.

— Хм, — отец Севдалин повертел головой и медленно поднялся. Вряд ли мои слова произвели на него сильное впечатление, но было видно, что он принял их к сведению.

Вслед за начальником встал и всё время хранивший молчание охранник Иннокентий. Оба вышли в коридор, не став закрывать за собой дверь, подчёркнуто предоставив эту мелочь мне.

— Вот ещё что, — уже шагнув за порог, миллионер обернулся. — Если с моим сыном что-то случилось, тебе тоже несдобровать.

— А я здесь причём? — вырвалось у меня. — Он же сам!.. Почему?..

Но мне никто и не собирался отвечать.

Тут я впал в заунывное отчаяние. Надо же было так влипнуть! Ни за что, ни про что меня хотят, если не убить, то покалечить. Ну, что за дела?

На всякий случай, просидев в офисе ещё минут пятнадцать, я покинул его навсегда и ещё два дня с утра до вечера болтался в центре Москвы, стараясь не сильно отдаляться от Красной площади — в расчёте, что там, где полно милиции, меня не тронут. В это время я научился думать о себе в третьем лице: «Он вышел из метро и огляделся по сторонам, вглядываясь в лица прохожих, чтобы определить, кто из них может на него напасть». Наверное, так срабатывала внутренняя защита и попытка замаскироваться — представить, что всё происходит не со мной, а с кем-то другим. На ночлег воленс-ноленс приходилось тащиться в общежитие, и этот момент казался самым опасным. Перед сном я клал рядом с кроватью молоток, наперёд зная, что в случае ночной атаки никогда не пущу его в ход, но для самоуспокоения воспроизводя модель мужественного поведения.

В первый же вечер на помощь пришёл Олежек. Ирина и Дарина сказали ему, что мне страшно ночевать одному, и он был готов какое-то время пожить в моей комнате. Из Олежека пёрла брутальщина: он намеревался дёрнуть со мной пивасика и поговорить «за жизнь» — как настоящие мужики. Я сослался на головную боль и сказал, что всё уже нормально.

Нормальностью, понятное дело, и не пахло. Помимо ощущения опасности меня прямо-таки убивала глупость теперешнего положения. Я всю жизнь считал себя умным и вот должен был признать, что умный человек в такую западню ни за что не попал бы, а значит я — дурак да ещё какой. Главный глупец общежития. И если мне удастся без больших потерь выскользнуть из этой передряги, надо срочно умнеть.

Но как? Я вспоминал давний совет деда — время от времени думать, что такое ум — и остро жалел, что до сих пор им не пользовался. Определение ума, как желания умнеть, полностью совпадало с тем, что я чувствовал сейчас, но мало что проясняло. Вот я — прилежный недоумок, неистово жаждущий заполучить умище. А дальше? Что нужно делать? Я вспоминал примеры умных поступков — виденных в жизни или почерпнутых в книгах — и пытался понять, что в них умного, и как люди, их совершившие, сумели стать такими умными. Дед был прав: после размышлений об уме я чувствовал себя поумневшим. Мне удалось найти собственную формулу: «Ум — способность правильно чувствовать». Она походила на второе определение профессора Трубадурцева «Ум — это то, что ты умеешь», и так же не давала ответа — чего такого я не умел, или что неправильно чувствовал в отношениях с Растяпой и Севой? И как найти выход из глупого положения — сколько мне ещё плутать по центру Москвы, ожидая, когда всё разрешится само собой?

Ответ на последний вопрос, впрочем, бы вполне очевидным: теперешняя ситуация сохранится до тех пор, пока не найдётся Севдалин. Мысль о запропавшем друге-недруге не исчезала с задворок сознания, чем бы я ни занимался — слонялся ли без дела по улицам, читал ли для отвлечения лингвистические книги или думал об уме. Она была, как удары метронома, сопровождавшие меня повсюду:

«Где этот чёртов Севдалин?..»

«Где этот чёртов Севдалин?..»

«Где этот чёртов Севдалин?..»

«Чёртов» Севдалин нашёлся на третий вечер. Там, где я не рассчитывал его найти — в общежитии. Весь в чёрном (чёрные джинсы, чёрная водолазка) он лежал на своей кровати, заложив руки за голову. Голова была коротко, почти наголо, острижена. Увидев его, я остолбенел.

— Ты где пропадал? — вместо приветствия Сева встал с кровати, слегка прихрамывая на левую ногу, сделал два шага навстречу и протянул руку. — Уже не знали, где тебя искать: в институте нет, в конторе нет. Подумали: домой укатил. Хорошо Растяпа догадалась Ирину-Дарину спросить, ночуешь ли ты здесь. А записку оставить, нет?

— Пропадал там, где пропадал, — туманно пояснил я, всё ещё не выходя из ступора. — А ты где пропадал?

Сева не пропадал. Когда они с Растяпой вышли за больничные ворота, первое что им попалось на глаза было гостиницей. Вместо того, чтобы устраивать сафари с поиском такси в тёмное время суток, они решили в ней переночевать. К тому же Растяпа считала, что, если Севе вдруг станет плохо, он сможет, как ни в чём ни бывало, вернуться в свою палату под надзор ночных врачей. Утром они позавтракали гостиничной едой, приехали домой и очень удивились, когда после обеда туда заявились Севин отец и Иннокентий. Примерно так.