Клавдия Алексеевна деликатно кашлянула и только уточнила, что значит «какое-то время»?
— Это, бабулечка, — пояснила внучка, ловко орудуя ножом и вилкой, — правда жизни. У нас ведь как? Стоит девушке обзавестись парнем, и все начинают смотреть на него чуть ли не как на потенциального жениха. А через неделю-другую он уже никто и звать никак. К чему эти завышенные ожидания? Лучше сразу настраиваться на реальные сроки. Пока могу сказать: мы с Алфавитом умирать в один день ещё не договаривались…
Бабушка покачала головой. Я избегал встречаться с ней взглядом. И только внучка-правдорубка как ни в чём ни бывало продолжала расправляться с отбивной.
Когда встали из-за стола, моя — теперь уже официальная (пусть и временная) — девушка сказала: будем совмещать приятное с полезным. Раз мне так понравился вкус её губ, то она не может лишить меня десерта. Но нельзя забывать и о деле — ей, как драматургу и сценаристу, полагается каждый день смотреть хотя бы по одному новому фильму. Стоя рядышком перед раковиной и глядя друг на друга в зеркало, мы вместе почистили зубы. В этом было что-то сближающее — как будто у нас уже имелась своя предыстория совместно проведённых ночей. Ни одна зубная щётка не предсказала бы, что через два часа мы разругаемся в щетину.
Просмотр состоялся в комнате моего пьяного ночлега. В прошлый раз я не заметил телевизор, а он стоял, утопленный в нише шкафа, как раз напротив кожаного дивана. Видеомагнитофон поглотил очередную киноленту.
— Давайте целоваться, когда целуются герои в фильме, — предложила Клава.
— Это боевик или комедия?
— Любовная история.
— Тогда идёт.
Герои страдали от одиночества, маялись в сомнениях, переписывались-перезванивались и поцеловались всего раз — в самом конце. Всю дорогу до хэппи энда Клава предсказывала возможные сюжетные ходы: «Вот увидите: она спутает его с другим». Или: «Знаете, как он поймёт, что это — она? По её собаке!» И частенько угадывала.
Я всё ещё чувствовал себя слегка неловко, хотя и пытался изображать раскованного парня — то брал Клаву за руку, то так разошёлся, что даже обнял и потрепал удивительно мягкую ткань её полосатого свитера. Она покосилась на мою ладонь на своём плече, но ничего не сказала.
Иногда в сценаристке просыпался лингвист: Клавдия вспоминала, что хотела сказать по моей концепции (она продолжала говорить «ваша концепция). Фильм ставился на паузу.
— Насчёт зуда в мозгу, — объясняла она. — Человеку не обязательно помнить все события своей жизни. Это даже вредно — перегружает память. Мозг удаляет информацию, которую считает неважной. А когда исчезает важная информация, мозг протестует. Очевидно, слова для мозга — инструмент, который всегда должен быть наготове. Из-за этого зуд, если забыл слово. Логично?
— Логично, — согласился я. — Поздравляю: мы сделали первое открытие. Но мозг, он вообще для чего? Чтобы управлять организмом и думать — для выживания. Получается, и слова нужны человеку для выживания. Спрашивается: как человек выживал, когда ещё не умел говорить?
— Хм, — Клавдия задумалась. — Надо будет бабушку спросить. Чтобы не изобретать велосипед. И нужно всё записывать. Досмотрим фильм, и вы мне продиктуете все ваши вопросы.
— А можно вопрос по фильму: они целоваться собираются или как?
— Терпите, Алфавит, — призвала она. — Меня тоже бесит. Но это и есть искусство драматургии — вызывать в зрителе нетерпение…
Для финального поцелуя Клавдия легко скользнула ко мне на колени, а когда губы разомкнулись, так же легко попыталась высвободиться из объятий. Я её удержал. Мой взгляд пытался излучать романтическую доброжелательность, её — не скрывал пытливого скепсиса.
— Я на самом деле вам нравлюсь?
— Почему бы и нет?
— Вы — уникум! — она подалась назад, захлопала глазами и опять попыталась высвободиться. — Это что ещё за ответ? Где вас воспитывали?
— Нормальный ответ, — я снова удержал её. — Какие у меня шансы? Никаких. Остаться равнодушным, имею в виду. Вы — красивая, нечеловечески умная, зверски обаятельная. Очень добрая. Хорошо готовите. Вкусные губы. Что ещё надо? По-моему, с горкой. Можно разложить на трёх девушек, и каждая будет нравиться.
— Трёх девушек? — переспросила она, помолчав. — Вы это специально — чтобы я начала думать, как всё поделить по справедливости? Одна — очень красивая и зверски готовит, вторая — нечеловечески вкусная с добрыми губами, третья…
— У вас слишком сильное воображение.
— Отпустите меня, что вы за захватчик такой?
— Нормальный захватчик, — я попытался снова её поцеловать, но она уклонилась, и я расцепил руки.
— Прямо не знаю, как быть, — заложив руки в передние карманы джинсов, Клава прошлась по комнате, остановилась у письменного стола и резко развернулась: — Хорошо. Раз вы такой настырный, то скажите, какой вариант вы бы выбрали: быть моим молодым человеком, но без совместного лингвистического проекта, или — совместный проект, но без «молодого человека»?
— А почему нельзя и то, и то?
— Нужно расставить приоритеты.
Я задумался.
— А можно не отвечать?
— Нельзя, — отвергла она.
— Почему?
— Такой уж это вопрос, — вздохнула она философски, — хочешь-не-хочешь, а ответишь. И вы уже ответили.
— Разве?
— Если бы вы выбрали «молодого человека», то так сразу бы и сказали, — она смотрела на меня так, словно объясняла таблицу умножения. — Но вы выбрали лингвистический проект и деликатно решили увильнуть от ответа. Будете отрицать?
— Ну-у...
— Перестаньте, я ведь вас не осуждаю. Вы, как настоящий мужчина, выбрали дело. Это вызывает уважение. Но моя женская сущность оскорблена — меня, красавицу и умницу, отодвинули на задний план. Променяли на стопку учебников и копошение в словах. Отвели роль приятного приложения к интеллектуальным устремлениям.
— А если бы я ответил, что выбираю «молодого человека», но соврал? Разве было бы лучше?
— Нет, — отвергла она решительно. — Только не ложь — вот уж чего не прощаю. И это хорошо, что вы плохо разбираетесь в женщинах. Теперь я знаю ваши истинные намерения.
— С чего это я плохо разбираюсь в женщинах? — поинтересовался я уязвлённо. — Если на то пошло…
— Ох, Алфавит, что ж вы такой наивный, — Клавдия вздохнула и покачала головой. — На вашем месте человек не столь девственный, не задумываясь, ответит: «Конечно, дорогая, я выбираю тебя, а не какие-то исследования!» И не потому, что так чувствует, а из элементарного расчёта.
— И в чём тут расчёт?
— Заполучив женщину — не формально, а по-настоящему (по-настоящему, понимаете?) — мужчина получает и всё остальное, что она может ему дать. Так уж мы устроены.
— И что теперь? — спросил я.
— Разве не очевидно? Вы упустили свой шанс и остаётесь без «сладкого». Только лингвистика и ничего больше. Это, знаете ли, обидно. Мы могли бы стать намного ближе, и тогда — уверяю вас! — добились бы намного большего и в вашей концепции. Эффект синергии, слыхали про такое? Вот его у нас не будет. Жаль, но вы сами виноваты.
Моё приподнятое благодушие враз испарилось. Я не чувствовал за собой никакой вины, и выражение «вы сами виноваты» хлестнуло, как ничем не заслуженная пощёчина. Эта пигалица вела себя, как воспитательница в детском саду, ставящая нашкодившего ребёнка в угол. В мои планы изначально не входило спать с ней. Конечно, я этого не исключал, но не собирался разбиваться в лепёшку. А теперь она изображает всё так, словно я её страстно домогаюсь, но этого недостаточно, потому что в моей жизни она — не на самом первом месте.
— Ладно, мне пора, — я тоже встал с кожаного дивана. — Вообще говоря, это нечестно. Я думал, мы целуемся, потому что нам это приятно, а вы ловушку устроили. Пусть так. Я согласен работать с вами на любых условиях — хоть так, хоть эдак. Но если говорить о «сладком», то…
— То что?
— Уверен, у вас очень приятно тело, но сразу видно: в постели вы пока так себе.
— Что?!
— Не только вы умеете устраивать ловушки, — мрачно сообщил я. — Теперь попробуйте докажите, что ночь с вами — подарок небес, а не… подростковое пыхтение. На словах доказать невозможно, а от «сладкого» отказались. Видите, как неприятно? Зачем же вы меня в такое положение ставите?