Клавдия-старшая, кажется, ничего не заподозрила: я проспал часа на полтора дольше Клавдии-младшей. В двух шагах от кожаного дивана на стуле лежала стопка моих футболок и рубашек — постиранных и уже поглаженных. Их аккуратный вид почему-то вызвал комок в горле.
Обедали вчерашними яствами. Мы с Клавой снова были на «вы». Поначалу я думал: для словесной маскировки перед бабушкой. Не требуется быть дочерью академика, чтобы сделать определённый вывод, когда твоя внучь и ночной гость утром ни с того, ни с сего переходят на «ты». Но нет: «вы» осталось и наедине — и в этот день, и в последующие. Спектакль — это Спектакль (получил я глубокое объяснение), а жизнь — это жизнь. «Ты» с Клео не означает автоматическое «ты» с Клавдией.
(Ближайшее будущее показало, что эстетическое чувство моей девушки обладает большей точностью и прозорливостью, чем моё. Через неделю-две мне и самому стало нравиться, что мы с ней на «вы»).
После обеда Клава зазвала меня в кабинет и потребовала снять рубашку, чтобы проинспектировать нанесённые ногтями раны.
— Вы этого, конечно, заслужили, — говорила она, смазывая царапины мазью. — Ещё как заслужили!.. И всё равно мне очень стыдно. Сильно болит?.. Видите, до чего вы меня довели? Не знала, что я на такое способна. Посидите так минут пять, пусть мазь впитается.
Я чувствовал её осторожные прикосновения и остро жалел, что уже надо уходить. Зачем? Почему? Все очевидные объяснения казались — глупей не придумаешь.
— Спасибо за праздник! — при прощании в прихожей, сам того не ожидая, я выдал странную штуку — приобнял Клавдию Алексеевну и чмокнул её в щёку.
— Что вы, Всеволод, — Клавдия-старшая приняла мою фамильярность, ничуть не покоробившись, — мы очень вам рады.
Спокойное выражение лица Клавдии-младшей выдавало полноценную собственницу, чьё право на меня не может быть оспорено в судах высшей инстанции — оно несомненно, несокрушимо, абсолютно, всеохватно и твердокаменно. Ей даже не требовалось говорить обычного: «Позвоните вечером» — и так ясно, что позвоню. Уже назавтра нам обоим предстояли экзамены.
— Ни пуха, ни пера, — наставительно пожелала она мне на ухо. — Берегите себя, гражданин Людоедов!
Хао-пара перебралась в Италию, откуда и поздравляла меня с наступающим Новым Годом. Античный Рим оказался меньше, чем думал Севдалин. Жаль, он не побывал здесь лет в 12-13: масштаб восприятия был бы в самый раз. Сейчас знаменитые триумфы в честь римских побед рисуются его воображению чем-то вроде праздника селян после уборки урожая — смешно и умилительно. «Прошлое всегда провинциально, ты замечал?»
Заодно он сообщал, что в полёте из Афин пересказал сеньорите Растяпини «Римские каникулы»: та рыдала на весь самолёт. Хао по-итальянски.
Его спутница привычно опровергала и оправдывалась: «После бокала кьянти синьор Севдалинаре начинает сочинять, как Севин мерин». Фильм они посмотрели уже по прилёту, в номере гостиницы, на английском, и да, она прослезилась. Рекомендует и мне, если я ещё не видел, но «лучше смотреть его в Риме». Вечный город прекрасен, и ей до сих пор не верится, что она здесь находится.
С Олежеком новогоднего чуда не случилось. Его загадочная улыбка и уклончивый ответ сообщали: цель не достигнута, однако подвижки есть. И вправду: вскоре его всё чаще можно было встретить в компании с Дариной. Они вместе вертелись на кухне, готовя еду, или шествовали в магазин — Дарина держала Олежека под руку. Поначалу их неизменно сопровождала Ирина, но было понятно, что её отпадение от новой парочки не заставит себя ждать.
2.18. Ледовый месяц
И снова я смотрел на экзамены, как на что-то необязательное, но при этом вызывающее лёгкую тревогу. А ведь были времена — сейчас они казались далёкими и беспечными — когда период сессии, зимней и особенно летней, обладал для меня особым обаянием. Жизненный ритм резко замедляется, с утра никуда не нужно бежать и ехать, по уши погружаешься в чтение, и время делится на отрезки не от выходных до выходных, а от экзамена до экзамена. Ещё не каникулы, но уже близко. Теперь же я чувствовал себя кем-то вроде боксёра, ещё недавно ходившего в перспективных, но в последние полгода растерявшего спортивную форму, и на предстоящих соревнованиях его главная задача — не улететь в нокаут.
Первый же сдача показала, что чудес в сфере постижения юриспруденции не бывает: я едва дотянул до «удовлетворительно». Мизантроп сидел расстроенный. В прошлом году у меня были почти сплошь «отлично», и он не ожидал, что я могу так низко пасть — при всех жизненных неурядицах. Мне стало неловко, и чуть позже, встретив декана в коридоре, я попытался оправдаться: эта сессия — уж как получится, а к летней всё нормализуется. Мизантроп покивал, показывая, что принимает мои слова к сведению, но не более того, — как и полагается прожжённому правоведу выслушивать заверения, не имеющие юридической силы.
Уже через несколько минут, удаляясь на троллейбусе от здания института, я жалел, что пустился в объяснения. И сам Мизантроп, и прилагающийся к нему факультет олицетворяли мир разумных действий — обычный и правильный, как таблица умножения. Чтобы материально преуспевать, нужно делать карьеру — истина банальная, как дважды два. Показатели моих успехов здесь болтаются возле околонулевой отметки. До получения диплома юриста — целая пропасть времени. Удастся ли её преодолеть — найти работу на полдня, которая покроет расходы на обучение, крышу над головой и еду — жирный вопрос. Допустим, я его решу — и? Моя юридическая зарплата вряд ли поразит чьё-то воображение — по крайней мере, в первые годы после окончания вуза. Объективно говоря: для любого симпатичного прилагательного с мало-мальски прагматичным восприятием жизни я — никудышный глагол. Ни собственного жилья, ни приличного заработка, ни богатых родителей, ни вразумительных перспектив. Довольно скоро мне придётся в этот рациональный мир вернуться — и необязательно в скрипучий особняк.
А пока я ощущал себя обитателем параллельного пространства, где двое сообщников совпадают друг с другом, как существительные, и упиваются своей бунтарской неправильностью. Подругу Гения нельзя прельстить наличием недвижимости или разочаровать отсутствием квадратных метров. Но она же не простит, если в Гении не отыщется ни капли гениальности, и идея с эссе обернётся пустышкой. Таковы правила Игры.
Размышления о двух непохожих мирах выводили к теме первичных и вторичных слов — конкретных и абстрактных. Наша с Клавой связь (если уж отношения между людьми уподоблять словам) определённо не относилась к числу приземлённых понятий, описывающих предметную реальность. Мы сооружали витающий в культурологических облаках неологизм и испытывали сильнейший кураж от его необычности. Наверное, нечто подобное переживают актёры на съёмках фильма, когда получают огромное удовольствие от происходящего на площадке и при этом чувствуют, что вносят в искусство кинематографии новое слово. Мысль «Такого ещё не было!» — серьёзное топливо для полётов к новым высотам, особенно если не испытываешь большой нужды проверять свою оригинальность на соответствие действительности, и внешние подтверждения вполне заменимы внутренней убеждённостью. Если такого не было ни у меня, ни у Клавдии, то с чего бы быть у кого-то ещё?
— Знаете, какая забавная штука? — сказал я на одной из наших встреч. — Абстрактные слова на самом деле конкретны. К примеру, слово «абулия» означает только абулию и ничего больше. Слово «абляция» — только абляцию. А конкретные слова наоборот стремятся улететь в расплывчатую многозначность или абстракцию. Слово «путь» может означать и конкретную дорогу — железную или автомобильную. И оценку расстояния — «путь неблизкий». И время передвижения — «три дня пути». И арифметическое действие — «сумма достигается путём сложения». И характеристику — «непутёвый парень». И совсем уж отвлечённые — «жизненный путь», «путь победы», «путь самурая».
— Хм. Неплохо подмечено, — моя девушка не заподозрила, что я подразумеваю не только слова, но и нас с нею. — Назовём это «законом сохранения конкретности-абстрактности». По типу закона сохранения энергии. Отлично, Гений, отлично! Кстати: что такое «абулия» и «абляция»?