— Это ты в Москве таким ушлым стал? — Ромка повернулся к Иветте, предлагая и ей оценить мою наглость.
Иветта справилась со смущением и предложила мне чай или кофе.
— Спасибо, — отказался я. — Я всего на минуту. Рад был повидать.
— Эй, Сказа, подожди, — Ромка настиг меня у выхода. — Поговорить надо!
Я думал, он хочет сказать: из-за Иветты мы уже не сможем видеться свободно, как прежде, и мне на глаза бывшей училке лучше не попадаться. Но на уме у Ваничкина было явно нечто другое. Он отвёл меня метров на пятьдесят от магазина и коротко приказал:
— Закуривай.
— Да я недавно курил.
— Так закури ещё раз, — недовольно буркнул он. — Трудно что ли?
Видимо, сейчас Ромке самому хотелось закурить, но он никогда не брал в руки сигареты и сейчас нуждался в том, чтобы хлебнуть дыма с помощью моих лёгких. Или же ему требовалось убедиться, что я буду воспринимать его слова с должной обстоятельностью, а не просто на ходу.
— Ну, вот закурил. И?
Ваничкин сунул руки в карманы брюк, посмотрел себе под ноги, затем запрокинул голову к небу и перекатился с пяток на носки.
— Кажется, я ошибся, — мрачно сообщил он. И, чтобы я осознал всю глубину катастрофы, добавил: — С Иветтой.
Она его дико ревнует (полилась трагическая повесть). Ко всем подряд. Хочет, чтобы он постоянно был рядом. А когда он рядом, устраивает сцены. Просто так, ни с чего. Лишь бы устроить сцену. Стоит возразить, сразу слёзы — не Иветта, а плакучая ива! В постели ей нравится его кусать и царапать — вся спина, как танкодром. Он думал: ей нужен поскорей ребёнок, чтобы переключилась на что-то другое и успокоилась. Но с беременностью стало в пять раз хуже. Расстаться с ней он теперь не может, но и жить так невозможно.
— Сходи в церковь, — посоветовал я. — Помнишь, как тогда?.. Скажи: «Господи, я столько лет надоедал Тебе — хотел, чтобы Иветта меня простила и полюбила. Но терпеть капризы беременной жены, оказывается, нечеловечески тяжело. Сделай так, чтобы я её бросил, а она ничуть не расстроилась!»
Совет Ваничкину сильно не понравился.
— А по делу можешь что сказать? — грубо спросил он.
Неожиданно я вспылил: с чего он взял, что я могу ему чем-то помочь? У меня у самого сейчас всё так запутанно и непонятно, что тридцать шесть академиков и пятьдесят пять психологов с ума сойдут.
— А у тебя что? — недоверчивый Ромкин взгляд ясно показывал: мои так-себе-неприятности — ничто в сравнении с его Проблемой.
— У меня друг — балда и скотина, — устало вздохнул я. — Ромка Ваничкин зовут.
— Эй, ты всё же фильтруй базар!
— А что тут «фильтровать»? — пожал я плечами. — Ты зарабатываешь деньги и даже не знаешь, что это такое! Разве не балда? Это ещё мягко сказано. Почти комплимент. А деньги — не только бумажки, на которые можно купить кучу ништяков, чтобы потом их продать и получить ещё больше бумажек. Деньги — один из главных видов социальной энергии. А энергия, как нас учили в школе, бывает созидательная и разрушительная. Сейчас на постсоветском пространстве деньги работают на разрушение — по крайней мере, процентов на девяносто. Из-за них убивают, грабят, предают, оставляют миллионы людей без средств к существованию. Поэтому, куда ни глянь, всюду несчастные люди. Их — океан. И вот я вижу вас с Иветтой — двух благополучных людей на крохотном островке счастья. Но и у вас, оказывается, всё не слава Богу! Вы — счастливые люди, а ведёте, себя как несчастные. Честно скажу: от вас такой глупости я не ожидал! Знаешь, как это выглядит? Будто ты надел фрак, Иветта — дорогое вечернее платье, а сморкаетесь в рукав и подол. Неужели быть несчастными приятнее? Так старайтесь не огорчать друг друга и, по возможности, окружающих! Счастливые люди должны вести себя, как счастливые люди, — так Иветте и объясни!
Ваничкин ещё раз перекатился с пяток на носки и запрокинул голову, обдумывая мои слова. На его так и не утратившим мультяшности лице заиграла улыбка.
— Ну, вот, — хлопнул он меня по плечу, — не зря в Москву посылали!.. Надолго приехал?..
Мы обменялись ещё несколькими фразами и уже разошлись, как Ромка снова меня окликнул:
— Эй, Сказа! Ты почему, скотина, меня скотиной обозвал?
— Спасибо, что напомнил, — я вернулся на несколько шагов назад. — «Скотина» — ещё мягко сказано. Мы, значит, с тобой людоедов били, кровью обменивались, а теперь ты к врагам переметнулся?.. Ты зачем Васю оштрафовал, людоедина несчастная?
— Вот жлоб! — возмутился Ромка Шумским. — Я его на работу взял, пригрел, можно сказать, в трудную минуту, а теперь его и не оштрафуй, когда он на обязанности болт забил? Два раза ему говорил: темнеет — включай вывеску!
— Его Суханова выставила, — мрачно напомнил я. — Ему жильё снимать надо. Ваське и так тошно, а тут ещё ты — весь из себя такой «мистер Строгий Начальник». Это по-человечески?
— Ладно, ладно, — недовольно пообещал Ваничкин. — Премию выпишу на сумму штрафа… И что ты, Сказкин, за друг? Одни убытки от тебя!..
На звук открывшейся двери в прихожую вышел отец.
— Проводил? — спросил он утвердительно. — Славная девочка! Не думал, что такие ещё бывают.
— Я и сам не думал! — весело подхватил я, скидывая с плеч кожаный рюкзак. — Да, пап, кстати: ты не очень занят? Мне нужно твоё мнение об одном небольшом эссе. Сможешь прочесть прямо сейчас?..
Отец выразил готовность — только ему нужно надеть очки. Мы прошли в комнату родителей. Перед тем, как передать отцу рукопись, я незаметно убрал титульную страницу. Профессионализм профессионализмом, но, когда человек знает, что текст написан родным сыном и славной-девочкой-таких-уже-не-бывает, даже доктору наук трудно сохранить беспристрастность. А нам с сообщницей нужно максимально правдивое суждение.
Водрузив оптику на нос, отец углубился в чтение, так и стоя посреди комнаты. Я внимательно следил за его лицом с дивана. Вот он еле заметно одобрительно кивнул. Вот по-доброму усмехнулся. Вот удивлённо поднял брови. Кажется, ему интересно.
— Можно узнать: кто такие «мы»? — оторвав взгляд от очередной страницы, отец посмотрел на меня поверх оправы. — Здесь написано: «…мы хотим использовать донаучный инструмент…»
— Как «кто»? — я изобразил безразличие. — Авторы.
— Ты и Клавдия?
— Почему именно мы?
Отец усмехнулся: после того, как наша вчерашняя гостья демонстративно называла меня гением, догадаться — несложная задача.
— Ладно, — признал я. — Мы. Но нам нужна объективная оценка, понимаешь? И что б ты знал: идеи мы обсуждали вместе, но записывала, в основном, она.
— Славная, славная, — повторил отец, — и умница…
— Да, — снова согласился я. — Жаль, маму не застала.
Рука с рукописью неожиданно безвольно опустилась вниз. Отец снял очки и стал массировать глаза тыльной стороной ладони.
— Мама звонила полчаса назад, — слегка деревянным голосом сообщил он. — Сказала: ей предлагают постоянную работу в Париже. Спросила: как я на это смотрю? Хочет, чтобы я подумал, и когда она приедет, мы вместе обсудили.
— И что ты ей ответил? — насторожился я.
— А что я могу ответить? — отец вздохнул. — Я ей там не нужен. Чем мне в Париже заниматься? Она же про это и говорит — чтобы я здесь, она там… Ей сорок пять всего, ещё очень красивая. А я — что я… Двадцать три года огромного счастья — не так уж и мало. У многих и этого не было. Не может же человек всю жизнь быть счастливым…
— Пап, пап, пап, — прервал его я, — это что за упадничество такое? Она ещё не вернулась, а ты уже сдаёшься! Хорошо, что я приехал! Вот дождёмся маму, тогда можно будет что-то обсуждать. Сам подумай: ну, куда ей без нас? — неожиданно я вспомнил, что пакет с продуктами так и остался в прихожей. — Знаешь, что? Я купил отличный чай. Сейчас заварим чайку и будем говорить, говорить, говорить — до самого маминого возвращения! Когда она прилетает? Послезавтра? Отлично! А ты мне заодно скажешь своё мнение о нашей работе. И Клава должна вечером позвонить. Давай?..
Мы так и поступили — уселись оба на кухне и принялись ждать. Когда закипит чайник. Когда отец дочитает эссе. Когда позвонит Клавдия. И когда вернётся мать.