— Ради бога, Илья, убери этого болтуна, — решил он за всех и благосклонно кивнул дяде Аркадию, поднёсшему горлышко коньяной бутылку к его рюмке: — Зачем портить прекрасный вечер?
Отец просьбу выполнил, но всё же миролюбиво возразил:
— Ну, почему сразу «болтуна»? Михаил Сергеевич много дельного предлагает.
При других обстоятельствах он, вероятно, не стал бы затевать дискуссию, но в этот раз он был виновником торжества и как-никак хозяином дома.
— Никита тоже предлагал, — отмахнулся профессор, подразумевая Хрущёва, — а чем дело кончилось? Довёл страну до ручки.
— Так мы уже почти дошли до ручки, — поддержал отца дядя Аркадий, — и если ничего не менять…
— Брось, Аркадий, — поморщился дед, — что ты мне рассказываешь? Не первый день живу! Ей-богу, я начинаю верить в переселение душ: вы посмотрите на это красное пятно на его лбу — это же шрам от удара ледорубом по голове Троцкого!
— Ну, это вы перегибаете, — дипломатично возразил отец. — Причём тут родимое пятно?
— «Перегибаю»? —неприятно поразился профессор. — Аркадий, ты тоже так считаешь? Вот, что я вам, скажу, товарищи дорогие: стыдно! Стыдно такое слышать от языковедов! Речь характеризует человека — уж вам-то это хорошо известно. Хочешь понять, что за руководитель — послушай, как он говорит. Да! Сразу становится ясно, кто — человек дела, а кто — болтун!
И он тут же привёл примеры тех и других:
— Возьмите у Ленина: «Человек не может жить в обществе и быть свободным от общества». Точно подмечено? Точно! «Вчера рано, завтра поздно: промедление смерти подобно» — сильно сформулировано? Сильно! У Сталина: «Кадры решают всё». По делу? По делу. Применимо к жизни? Всенепременно! Или вот: «Нельзя дело первостепенной важности поручать третьестепенным людям». Плохо сказано? Превосходно! Поэтому цитируют и ещё сто лет цитировать будут. А теперь посмотрим, что с другой стороны: «Ни мира, ни войны, а армию распустить». Где, скажите на милость, вы собираетесь эту фразу применять — при каких-таких обстоятельствах?
— Э-э, — произнёс отец озадаченно, — а всё-таки: причём тут Троцкий?
— А притом, Илья, — эмоционально продолжил дед, — что они — одного поля ягоды. И поле это называется — маниловщина. Да! Только маниловы по нему с револьверами шастают и в трибуналах заседают. Сам посуди: весь Троцкий — это что? Призывы к мировой революции и дешёвые риторические эффекты для невзыскательной публики. Брякнул про Сталина: «Выдающаяся посредственность», и троцкисты заходятся в экстазе: ай да Лев Давидович, ай да срезал! А Хрущёв чем отличается? Да ничем — те же дешёвые эффекты, каламбуры и потуги облагодетельствовать весь мир, выпив последние соки из собственной страны! Постучал башмаком по трибуне в ООН, и подпевалы счастливы: ай да, Никита Сергеевич — знай наших! Брякнул американцам: «У нас с вами разногласия по земельному вопросу: кто кого закопает», и снова восторг: какой товарищ Хрущёв остроумный! Вы можете представить, чтобы Сталин такую фразу произнёс? Да ни за что! А вот Троцкий мог — его стиль, его школа! Леонид, прости господи, Ильич, цицероном никогда не был, но пока пребывал в здравом уме, откровенных глупостей не изрекал. А как не в себе стал, так оно и вылезло: «Экономика должна быть экономной». Не сам же он придумал? Прочёл то, что подсунули. Значит, в его окружении любители каламбуров правили бал! Они же и вашего Горбачёва наверх выпихнули! И ведь что прискорбно? На его фоне Хрущёв и Брежнев — златоусты и гегели! Этот даже на каламбуры не способен — он сам не понимает, о чём говорит! Ему смысл вообще неважен — лишь бы трепать языком, а там, понимайте, как хотите!
Я с любопытством наблюдал за отцом и дядей Аркадием. Один неопределённо покачивал рыжей головой, как бы соглашаясь, но не до конца, другой задумчиво почёсывал переносицу. Наконец, отец решился на шутку:
— Ну что ж, тогда, как говорил Сталин: «Других писателей у меня для вас нет». Если не Горбачёв, то кто?
— Да, — подхватил дядя Аркадий, — кто?
Профессор невозмутимо подцепил вилкой дольку лимона.
— У меня к вам, товарищи дорогие, — парировал он, — тот же вопрос о Сталине: если не он, то кто? Вы с этим сначала разберитесь, тогда и про сегодняшних поймёте. Вам ведь Сталин не нравится? Понимаю! Вы же не думаете, что я — за расстрелы? Не думаете? Очень хорошо! Но кто вместо него?
— Бухарин, — уверенно произнёс отец, — Рыков, Томский, Пятницкий — да много было достойных людей!
Я сразу понял, почему он так сказал: где-то с месяц назад на первой странице «Известий» вышла большая статья о Бухарине. До этой публикации его имя находилось под запретом и казалось прочно забытым. А теперь рассказывалось, что он был верным ленинцем, любимцем партии и выступал за постепенное, более мягкое для населения, развитие экономики. Тут же в статье приводилось завещание Бухарина, где он клялся в верности коммунистической партии и просил не верить возведённой на него клевете. Больше всего поражало то, как завещание дошло до читателей 1980-х: юная жена Бухарина выучила текст наизусть и, чтобы не забыть, каждый день повторяла его на протяжении десятилетий.
Но на профессора ответ отца не произвёл впечатления:
— Ошибаешься, Илья, — слегка поморщившись, возразил он, — дважды ошибаешься, — его взгляд переместился на дядю Аркадия: — Оба ошибаетесь.
Отец и дядя Аркадий украдкой переглянулись.
— Не было там других кандидатур, — веско продолжал дед, — только две и были. А остальные вокруг них сплотились — неужели не ясно? Что вы мне тут рассказываете о каких-то «достойных людях»? Почему не было других кандидатур? Потому что не было других идей. Или мировая революция Троцкого, или социализм в одной стране Сталина. Даже мы школьниками спорили об этом в 1925-26-м: Сталин или Троцкий? Нам, соплякам, конечно, мировую революцию подавай — чтобы и мы успели поучаствовать. Но за Сталиным — подавляющее большинство партии. С этим тоже надо считаться. А ваши «достойные люди» — для вторых и третьих ролей. Вы можете представить Бухарина Верховным Главнокомандующим? Я — не могу. Если уж сам Троцкий прозвал его Колей Балаболкиным, то это что-то да значит… Заика Рыков? Смешно говорить! Зиновьев, Каменев? Так они даже Зимний дворец в семнадцатом боялись атаковать — куда им с Гитлером сражаться! Это вам — раз. А теперь два: с чего вы взяли, что те, остальные, были гуманистами? Не было там таких! Какими, по-вашему, методами, Бухарин собирался воспитывать коммунистическое человечество? Я скажу вам, какими — начиная с расстрелов и заканчивая принудительным трудом. Расстрелы у вашего «страдальца за народ», замечу, на первом месте! Ещё в 1920-м году писал! Вот и получается: все эти ваши бухарины и рыковы, зиновьевы и каменевы, эйхе и преображенские и крови пролили бы в пять раз больше, и дела не сделали бы — потому как не умели они этого и не любили. Они же как рассуждали? «Я вас пламенной речью вдохновлю, а дальше вы уж сами старайтесь. А коли плохо стараетесь, то вы — враги революции. Со всеми вытекающими». Только заводы строить — не на митинге выступать. Тут надо вникать в детали, разбираться, решать скучные производственные задачи — вот это Сталин умел и любил. И от других требовал конкретики. Вы почитайте его работы — можете с ним не соглашаться, можете иронизировать над «Жить стало лучше, жить стало веселее», но вы не можете отрицать, что пишет он чётко и ясно, без витиеватости и желания понравиться. Поэтому и в войне победили!
Профессор обвёл нас всех пристальным взглядом и победно заключил:
— Вы считаете, Сталин — худшее, что могло случиться со страной? Заблуждение, молодые люди! В тех условиях лучше быть и не могло — это, так сказать, самый мягкий вариант. Да, мягкий — вы не ослышались! Потому как самый практический. Все остальные — намного бестолковей, а потому — кровавей и ужасней. Десятикратно! Когда поймёте это, поймёте и всё остальное!
Возникла пауза. Отец, дядя Аркадий и даже я почему-то испытывали неловкость.