Я подумал, что ослышался.
— Хочешь?
Я сглотнул сухую слюну и кивнул. Она оттянула вверх зелёной кофточки. Я наклонился, ощутил запах её кожи, и у меня закружилась голова.
Потом мы снова целовались — жадно и долго, наверное, полчаса.
— Солнышко, мы сходим с ума!
Чуть выше нас росли мелкие сосенки — группкой в небольшой воронке.
— Идём туда, — сказал я и подумал: она, конечно, откажется, любая из моих одноклассниц отказалась бы. Но Вероника, когда я протянул ей руку, несколько секунд вглядывалась в моё лицо, и, не выпуская моей руки, пошла, не произнося ни слова.
На лицо ложилась паутина. Земля под сосенками была усыпана сухими иголками цвета потускневшей меди. Я снял рубашку и постелил.
— Мы сходим с ума, — повторила Вероника. — Нас могут увидеть.
Мне много раз представлялась эта сцена — при разных обстоятельствах, с разными подругами. Независимо от места действия, будь то обычная спальня, туристическая палатка или пустынный пляж, я всегда был главным — действующим ловко и уверенно, а мои любовницы страстно, покорно и чутко отзывались на мои прикосновения. Но сейчас в голове шумело, я до конца не верил, что это может произойти и боялся, что всё ещё может сорваться. У меня подрагивали руки, когда я расстегивал Вероникин лифчик, и когда пришёл момент частично раздеться самому, застеснялся и на несколько мгновений оцепенел. В голове стучало: «Вот оно! Вот оно! Вот оно!».
Вероникина голова лежала на медных сосновых иголках. Она закрыла глаза и слегка приоткрыла рот. Я тоже попробовал закрыть глаза, но почти сразу же вновь их открыл. В темноте удовольствия не прибавилось, зато появилось опасение, что нас застанут врасплох: в какой-то момент появилось ощущение, что кто-то смотрит на нас сверху, воспарив над верхушками деревьев — с высоты десяти, а, может, и ста метров.
Когда всё закончилось, она попросила меня отвернуться. Я выбрался из-под сосенок, сел на пригорок и закурил, немного ошеломлённо разглядывая верхушки деревьев, крышу университета и пруд, по которому скользили несколько лодок. Время клонилось к обеду, но солнца по-прежнему не было, и мне показалось — уже наступил вечер.
Проникновение в будущее странным образом оказалось путешествием в прошлое — в дикую первобытную эру, к началу времён. Всего на несколько мгновений, но с несомненной достоверностью я ощутил связь со всеми предками — до самых первых из них — словно меня пронзила стрела, пущенная через тысячелетия. И теперь я чувствовал себя вернувшимся из эпохи мамонтов и людей с каменными топорами.
Послышался шорох раздвигаемых ветвей: Вероника тоже вынырнула из-под сосенок. Она, молча, села рядом и положила голову мне на плечо. Я попытался ещё раз потрогать её грудь, чтобы лучше запомнить, какая она классная, но Вероника отстранила мою руку:
— Всё, солнышко, ведём себя хорошо.
— Хорошо, — согласился я.
— Идём отсюда?
— Идём.
Ещё минут пять мы отряхивали друг друга от сосновых иголок, а потом двинулись в сторону парашютной вышки. Иногда Вероника уходила на десяток шагов вперёд и оборачивалась, чтобы известить о сиюминутном переживании:
— С ума сойти! До такого я ещё не доходила!
Чуть позже:
— Вот так зашла перекусить!
Я смотрел на мелькающую среди деревьев розовую кофточку и предавался новому для себя чувству — оно повторялось потом и с другими женщинами, но слабей, а иногда почти не повторялось: что теперь я знаю о Веронике нечто тайное и особенное — то, какая она на самом деле, и что мы теперь с ней не просто знакомые.
— Это вышка, — сказал я, словно сооружение нуждалось в моём представлении.
— Ты действительно на неё полезешь?
— Если ты не хочешь…
— Нет, почему?.. Посмотри, на мне ничего нет? — Вероника повернулась ко мне спиной.
Я убрал несколько сосновых иголок из её волос и одну с плеча.
— Подождёшь?
— Куда я денусь…
Вышка была квадратной в основании, сваренной из труб и состоящей из секций в виде трапеций. Наверх вела металлическая лестница — на двух нижних секциях ее пролёты были срезаны, чтобы остановить страждущих лазить. Но на вышку всё равно лазили.
Я потрогал трубу и посмотрел на ладонь — на пальцах остался легкий след ржавчины.
— Я быстро.
По диагональной перекладине я взобрался на верх первой секции и оттуда помахал Веронике рукой. Она улыбнулась:
— Осторожней, не поскользнись.
По правде говоря, мое желание залезть на вышку не было ни спонтанным, ни даже оригинальным — мне подал пример Ромка Ваничкин. Всё свободное время у Ромки теперь уходило на добычу и перепродажу дефицитных вещей — от джинсов и кроссовок до редких монет и валюты (он первый показал мне, как выглядят американские доллары и западногерманские марки). За это могли и посадить, или, по меньшей мере, устроить крупные неприятности, но у Ваничкина был план, заставлявший его плевать на опасность: он решил заработать кучу денег и жениться на бывшей математичке. Иногда им овладевали тревожные сомнения: а вдруг Иветта выйдет замуж ещё до того, как он разбогатеет? После памятных событий наша дружба с Ромкой не то, чтобы возобновилась: мы по-прежнему мало общались в повседневной жизни, но я оказался единственным, с кем он мог поговорить о своей любви. Время от времени Ваничкин звонил мне и предлагал прогуляться. Мы ехали к дому математички, чтобы из глубины двора наблюдать за её окнами, или просто шлялись по городу, строя планы, как предотвратить досрочное Иветтино замужество (в основном планы сводились к тому, что нам нужно быстрее взрослеть). Однажды нас занесло в Центральный парк, и Ромка, чтобы выразить свою страсть, забрался на вышку и написал мелом: «Иветта, я тебя люблю!». Произошло это ещё в начале весны, и тогда я подумал, что, когда влюблюсь, сделаю так же.
На пятой секции стало страшновато: про вышку говорили, что из нее убраны болты крепления, и теоретически она может упасть в любой момент. Я поднимался, время от времени бросая взгляд на Веронику. В какой-то момент от этого слегка закружилась голова, и я решил не смотреть вниз, пока не доберусь до самого верха.
Наверху была небольшая скамейка — несколько прибитых к железу брусьев с редкими крапинками облупившейся краски. Я сел на неё, закурил и посмотрел вниз: у подножия вышки Вероники не было. Я стал высматривать Ромкину надпись, но не нашёл — вероятно, её смыло дождём.
Мела под рукой не было, пришлось пустить в ход ключ от квартиры. Царапая на скамейке имя «Вероника», я то и дело посматривал вниз. Минут через пять я начал спуск, и внизу прождал ещё какое-то время, надеясь на возвращение Вероники. Потом я пошёл её искать.
Я обошёл несколько раз вокруг озера, ещё раз поднялся к месту, где всё произошло, и снова побывал у парашютной вышки. Часа через два произошедшее стало казаться далёким, произошедшим чуть ли не годы назад, и появилось ироничное сомнение — существует ли Вероника на самом деле. И всё же я твёрдо решил на всю жизнь запомнить число, когда наступило будущее: это случилось двенадцатого июня. Спустя какое-то время стало казаться, что всё же — тринадцатого. Но не исключено, что пятнадцатого.
11. В раю про ад не говорят
Недели через три мы с профессором Трубадурцевым отбыли в Москву. Дед решил показать мне свою малую родину — как задолго до моего рождения с той же целью два раза возил в столицу СССР мою мать и её младшую сестру. Для этой поездки он заблаговременно пустил в ход свои связи учёного, ветерана войны и коренного москвича: нас на пять дней, с понедельника по пятницу, поселили в гостинице «Минск» — не самой шикарной (позже ей присвоили три звезды, а ещё позже снесли, как морально устаревшую), зато в самом Центре — на главной улице Горького, между площадями Пушкинской и Маяковской. Это обстоятельство сильно отличало второе посещение Москвы от первого, предпринятого с родителями тремя годами ранее, когда толи из-за дефицита гостиничных мест, толи по иным причинам, мы жили на даче отцовского приятеля студенческих лет, в часе езды от города.
Москву отец и дед тоже показывали по-разному. Отцу всё вокруг напоминало о студенческо-аспирантских годах: его несло ностальгической волной, и порой она обретала непредсказуемую силу у какого-нибудь неприметного объекта — вроде пельменной рядом с ГУМом или рюмочной на Никитских воротах. Профессор держался степенно, даже отстранённо: о его эмоциях можно было догадаться, когда он, громко выдохнув и слегка наклонив голову вперёд, приветствовал пространство: