— Давай наваляем этому извращенцу, — предложил я Васе, кивнув головой на Зимилиса.
— Ага, — согласился он.
— Я вас умоляю, — Димка смотрел на нас снисходительно, — к вашему сведению, тупицы, Фрейд давно умер. Как вы ему собираетесь навалять?
— Зёма, — сурово произнёс Шумский, — ты иногда такое скажешь — блевать охота! Убить отца, переспать с матерью… Ты лучше ничего не мог придумать?
— Извращенец, — повторил я. — Вот сюрприз так сюрприз: мы и не знали, какой ты извращенец!
— А что я такого сказал? Только то, что Вероника слишком быстро тебе отдалась, а ты её оставил наедине с не радужными мыслями. О чём, по-твоему, она стала думать, когда ты полез наверх? «Ай да я, какого парня охмурила?» Обломайся! Она стала думать: этого типа я ещё вчера знать не знала, он мне цветов не дарил, по киношкам-кафешкам не водил, про любовь не говорил — на фига же я ему дала? И что он теперь обо мне подумает — что я готова дать первому встречному?
— Вот-вот, — Вася, соглашаясь, закивал головой. — Часок покатал на лодке и нате-бросьте — поволок в сосны. Мы с Зёмой тоже умеем грести, но нам прекрасные незнакомки почему-то не предлагают посмотреть их грудь. Несправедливо, верно, Зёма?
— Думаю, твоя Вероника — эмоциональная и, так сказать, увлекающаяся натура, но у неё сильно развиты понятия «правильно-неправильно». Сначала она поддалась порыву, а потом вступили в силу социальные установки, связанные с воспитанием, и она стала себя корить за нравственное падение, въезжаешь?
— Ну, въезжаю, — сказал я. — Дальше-то что?
— Она просто сбежала с места преступления — как все преступники. Ты же понимаешь, это не я так говорю «место преступления», это она так подумала.
— Нет, я про то, что ещё дальше — она теперь не захочет со мной видеться, как думаешь?
— Не знаю, — Зимилис сочувственно вздохнул, — у меня мало информации. Если бы я сам мог поговорить с ней хотя бы полчаса, тогда можно было сказать точней. Вообще-то преступников иногда тянет на место преступления, но не уверен, что твоя Вероника относится к такому типу людей.
— Так думаешь — нет?
— Всё может объясняться совсем по-другому, — утешил меня Вася, — гораздо проще. Вдруг ей в туалет сильно приспичило, а тебя она ещё стесняется, чтобы сказать. Или ей не хотелось, чтобы ты её до дома провожал.
— Почему?
— Откуда я знаю! Может, она живёт в таком районе, что тебе на обратном пути могли накостылять? Всё может быть...
Мы строили догадки ещё несколько дней. Втайне меня страшила одно предположение и, наконец, я решился его озвучить:
— А вдруг… вдруг ей не понравилось?
Вася с Димкой переглянулись. Они не знали, что сказать.
— А сам ты что думаешь?
— Как чувствуешь?
— Не знаю, — помялся я, — я ничего такого не заметил. Но вдруг?
— «Вдруг» — не считается, — убеждённо сказал Вася. — Не накручивай себя.
В начале августа мы всей семьёй по обыкновению собирались в Балабановку, на море.
— Это тебя, — мама передала мне телефонную трубку и, намекая на всё сразу и ни на что в отдельности, сообщила отцу: — Это уже не твои любовницы. Уже — его.
Отец, как бы соглашаясь, развёл руками и философски вздохнул.
— Смешно, — признал он. — Это ты смешно сказала.
Я чуть свысока хмыкнул, но, услышав голос Вероники, поспешно повернулся к родителям спиной.
— Привет, — произнесла она немного нараспев. После короткой паузы последовало поясняющее: — Это я.
— Привет! — я заторопился, словно связь в любой момент могла прерваться. — Ты куда пропала? Ты где?
Показалось, она вздохнула с облегчением.
— Как дела?
— Дела? — переспросил я. — Нормально. Да что дела… Ты где?..
— Здесь.
Мы договорились о встрече — через час, в парке Победы.
Мать провожала меня взглядом «Ну, вот: я так и знала».
— Только не допоздна, — предупредила она. — Ты ещё вещи не собрал.
По пути я лихорадочно сочинял оправдательную речь. Мне предстояло признаться: в прошлый раз я слегка завысил свой возраст, но в этом нет ничего страшного, потому что… потому что… Эту речь я собирался обдумать в тонкостях и довести до блеска к сентябрю. А она понадобилась раньше.
На углу парка Победы я купил у торговцев цветами букет астр и встал у Триумфальной арки, под часами. Место оказалось неудачным — слишком жарким. Часы на арке показывали четыре часа дня, солнце пекло, а раскаленный асфальт площади Победы ещё больше поддавал жару. Я курил и нервно смотрел по сторонам.
Она появилась — в лёгком цветастом платье и с прежней косичкой. Я пошёл навстречу и с ходу попытался поцеловать: в последний момент Вероника подставила щёку и легким движением высвободилась из объятий.
— Пойдём куда-нибудь сядем, — сказала она, принимая букет, — в тень, здесь невозможно разговаривать.
— Куда ты пропала? — задал я всё тот же вопрос. — Я тебя часа два потом искал.
— Никуда не пропала. Лучше ты рассказывай: как твои успехи? Поступаешь в университет?
— Э-э… видишь ли, в чём дело… Короче говоря… Понимаешь, тут такое дело…
— Ладно, не мучайся, — сказала Вероника, не глядя на меня, — я всё знаю.
— Что «всё»?
— Сам знаешь, что.
— Откуда?
— Оттуда. Вспомнила. Когда ты вышел с кафедры, Вера Сергеевна спросила твоего отца, в какой класс ты перешёл, он ответил — в десятый. Потом ты сбил меня с толку, сказал, что поступаешь в университет. А у вышки я вспомнила. Понятно?
Мы вошли в тенистую аллею, нашли свободную скамейку. Вероника положила пионы себе на колени. Она упорно не смотрела на меня.
— Вот, оно что!.. — протянул я. — А я всю голову сломал… Так ты поэтому ушла?
— Ты меня обманул.
Видимо, Вероника тоже готовила речь — только обвинительную.
— Ну… в общем…
— Ты хоть представляешь, как я себя чувствовала?..
Дальше у неё пошло без запинки: я даже не представляю, как гадко она себя потом чувствовала — обманутой, использованной, как будто её обокрали; она мне поверила без всякой задней мысли, университет мне показывала, а я её обхитрил, как маленькую, да ещё так досадно: я же с самого начал показался ей моложе семнадцати, остаётся только удивляться, как она не догадалась, что я прибавил себе возраст; к тому же я сразу показал себя обманщиком.
Когда она говорила, её лицо раскраснелось, она не смотрела на меня и только увлечённо кивала головой в такт своим словам, словно заучивала стихи.
— Но это ещё не самое плохое, — произнесла она, немного отдышавшись.
— А что… самое плохое?
Самое плохое заключалось в том, что Вероника при всём, при том — при том, что я её обманул — она же и чувствовал себя виноватой, ужасно виноватой: совратила школяра.
— Надеюсь, ты никому… не рассказывал? — спросила она неожиданно.
— А кому я мог рассказывать? — я попытался рассмеяться.
— Ну не знаю, кому… родителям, например.
— Ты с ума сошла? — возмутился я. — Кто ж о таком родителям рассказывает?
— Сама не знаю, что на меня тогда нашло. А тут ещё ты… с этим своим…
— Чем?
— Чем-чем… цветочком аленьким… В общем, так, солнышко, то, что произошло, нам обоим лучше забыть. Больше этого не будет. Обещай мне, что забудешь.
— Вот ещё! С чего вдруг?
— Потому что ты должен. Ты меня обманул. И если ты джентльмен… ты — джентльмен?
— Ничего я не должен. Ни-че-го.
Должно быть, на меня подействовала горячность, с которой Вероника произносила свою обвинительную речь. Я тоже заговорил горячо и даже слегка разозлённо. Меня понесло. Я рассказал, как мельком увидел её на кафедре, а потом минут сорок просидел под каштаном, надеясь увидеть ещё раз, потому что она мне понравилась, очень сильно понравилась, устраивает такое объяснение? А потом, как я пал духом и пошёл в столовую, и это было чудо, когда она тоже потом туда пришла, и мы в результате познакомились, настоящее чудо, никак не меньше. Потому-то я и удивлялся, что она не хочет идти в парк, когда чудо уже произошло. Да, я её обманул, но не такой уж это был большой обман, просто я выдавал желаемое за действительное, с кем не бывает.
Всё это я выпалил, не глядя на Веронику, а только чувствуя правой щекой её взгляд.
— Ты хочешь сказать, что… влюбился в меня с первого взгляда?