Его никогда не брали с собой на «дело». Аркадий опасался, что такой порядок продержится только до поры, до времени, и вскоре ему скажут: «Так ты с нами или нет?» Подобный разговор действительно состоялся, когда Аркадию исполнилось четырнадцать, но не так, как он представлял.
— Рыжик, хочешь стать вором? — спросил у него однажды третий отец. — Я тебя всему научу — проживёшь человеком.
Аркадий тяжко вздохнул, опустил голову и еле заметно ею покачал.
— А чего хочешь — на заводе горбатиться? — вор в законе усмехнулся. — Или в партию вступить?
— В институт.
— В институт? Что ж, каждому своё…
Он заканчивал школу, когда воровская удача изменила третьему отцу: его с внушительным сроком отправили в северные широты. Оставшись без покровителя, Аркадий перепугался: теперь ничто не мешало остальным членам шайки вовлечь его в воровской промысел, и ему казалось, что они обязательно так и поступят — постараются повязать преступлением, после которого вырваться из их круга станет невозможно. Только пять лет спустя, когда он приехал в Москву поступать в аспирантуру, а заодно навестить мать и младшего брата, ему случилось повидать кое-кого из прежних воровских знакомых. Тогда-то и выяснилось, что вовлекать его и не собирались: пахан оставил насчёт него строгое запрещающее распоряжение. Ещё он узнал, что с «северов» третий отец так и не вернулся — погиб в колонии при невыясненных обстоятельствах.
А пока выход напрашивался сам собой: исчезнуть из Москвы на несколько лет, уехать в другой город. Аркадий даже знал, в какой. Мать к тому времени уже года полтора как вернулась по амнистии — ей скостили срок вскоре после смерти Сталина. Жить с матерью под одной крышей становилось всё труднее: она и раньше отличалась властным характером, а после пребывания в заключении стала ещё нетерпимее. У матери он узнал, в каких краях обитает его настоящий отец — относительно недалеко от нашего города, в одном из районных центров.
Сваливаться, как снег на голову с просьбой приютить Аркадий не собирался. У первого отца имелась своя семья, и легко угадывалось: появлению ещё одного рта в ней вряд ли обрадуются. Для начала он решил поступить в наш университет и приехать знакомиться уже в статусе студент. Конкретный факультет не имел значения — он не чувствовал сильного призвания к чему-либо. Филфак представлялся самым простым для поступления выбором: здесь не требовалось сдавать математику, физику или химию — предметов, на которых можно погореть.
Знакомство с Трубадурцевым состоялось ещё в приёмной комиссии, при подаче документов. Профессора заинтересовал уникальный случай: что подвигло юношу из Москвы ехать учиться в наши края? Аркадий рассказал про первого отца — объяснение звучало вполне убедительно. Потом поговорили о том, кто где жил в Москве. Профессор выразил надежду увидеть земляка в числе наших студентов.
Затем они встретились на устном экзамене, где Аркадию сильно не повезло: ему попался билет с вопросом о модальности глаголов — он понятия не имел, о чём идёт речь. Трубадурцев вздохнул:
— Прискорбно, милостивый государь, прискорбно. Видимо, вам всё-таки придётся вернуться в первопрестольную. На следующей год, когда лучше подготовитесь, будем рады видеть снова. Если, конечно, у вас к тому времени не пропадёт желание.
План поступления рушился на глазах. Аркадий пробормотал, что домой возвращаться ему никак нельзя — ни в коем случае.
— Вас разыскивает милиция?
Рыжий абитуриент категорически покачал головой: не милиция. Профессор, как человек бывалый, от дальнейших вопросов воздержался.
— Ну, хорошо, — сказал он после раздумья. — Войду в ваше положение... Но учтите: Москву я вам здесь позорить не позволю. У вас ещё два экзамена, как понимаю. Если не завалите и поступите, я заставлю вас учиться, как следует. Так и знайте!
В экзаменационном листе появилось «хорошо».
К концу экзаменов у Аркадия почти закончились деньги — даже при том, что ему удалось устроиться в студенческое общежитие и за жильё он заплатил сущие копейки. При этом его воображение, не раз рисовавшее встречу с первым отцом, не допускало появления с пустыми руками — совсем уж без гостинцев. Ничего не оставалось, как снова найти земляка-профессора. Он явился на кафедру и отчитался: история — «хорошо», немецкий — «отлично». А потом поинтересовался: нет ли какой-нибудь подработки, чтобы за день-два немного заработать?
Неожиданно подработка нашлась: для отопления дома профессор заказывал дрова и уголь Полторы тонны последнего как раз должны были привести на следующий день. Уголь высыпали на площадке, практически сразу за входными воротами — дальше машина проехать не могла — и его нужно было переносить вёдрами или на носилках за пятьдесят-шестьдесят метров в сарай.
— Вот вы мне и поможете, — сказал Трубадурцев. — Устраивает?
Пока в дом не провели газовое отопление, эта работа осталась за Аркадием и на последующие годы.
Районный центр оказался сплошь одноэтажным и раскидистым. Адресный стол располагался рядом с вокзалом: через полчаса Аркадий с чемоданчиком в одной руки и бумажкой с нужными сведениями, в другой, двинулся на поиски. В небольшом дворике перед указанным в адресе домом он увидел трёх рыжих, очень веснушчатых детей — старшей девочке на вид было пятнадцать, младшей лет семь, мальчику около двенадцати. Что-то горячо обсуждая, они лущили из стручков фасоль и при виде Аркадия замолчали.
— Здорово, рыжие! — приветствовал их старший брат, отворяя калитку и проникая внутрь дворика. — Как жизнь?
— Ты сам — рыжий! — парировал младший.
— Не ври, я — блондин, — строго поправил его Аркадий и протянул пакет с карамельками. — Держи вот. Отец дома?
— А зачем он тебе?
— Просто так.
Внезапно на него накатило волнение, которого он от себя не ожидал — знакомство из любопытства не предполагало, даже не позволяло сентиментальных чувств. Через несколько секунд внутренняя волна, зародившись где-то в груди, ещё усилилась и подкатила к горлу: дверь дома распахнулась. В её проёме появился веснушчатый, полностью седой человек, одетый в очень старые брюки и голубую майку. Привыкая к яркому солнцу, он сощурил глаза и приставил ко лбу ладонь козырьком.
Какое-то время они смотрели друг на друга.
— Если я не за себя, то — кто за меня? — спросил на иврите Аркадий, озвучивая еврейский пароль, которому ещё в детстве его научила бабушка. — Если я только за себя, то — кто я? И если не сейчас, то — когда? Азохен вейн, короче.
Первый отец продолжал щуриться:
— Аркашка?
— Не беспокойтесь, — заторопился внезапный сын, — я ненадолго…
Он прожил здесь полторы недели, мысленно примеряя на себя ещё один вариант судьбы — остаться в этом городишке навсегда, поступить учеником в артель скорняков, где работал первый отец, шить шубы и шапки, через несколько лет жениться, нарожать рыжих детей и провести в таком же домишке всю жизнь. Возможно, сам третий отец счёл бы такую долю более достойной, чем обучение в университете и копание в словах, хотя и намного менее почётной, чем звание вора, однако предложенный жребий не соблазнял: в случае не поступления в университет Аркадий всерьёз подумывал о возвращении в Москву.
Биться над выбором, оставаться здесь или ехать восвояси, всё же не пришлось: в списке зачисленных оказалась и его фамилия. В студенческое общежитие он вселялся с увесистой авоськой домашних продуктов. За годы учёбы Аркадий сильно сдружился со своими младшими, часто наезжал в гости и со временем полюбил городок, где жила семья первого отца, считая его ещё одной родиной. Новоприобретённые сёстры и брат обрадовались его возникновению намного сильнее, чем их родители: он ночевал с ними в одной комнате, где дополнительное спальное место пришлось устраивать на полу, рассказывая перед сном о Москве, и приобрёл в их глазах главного авторитета не из мира взрослых. Отношения с первым отцом, по крайней мере, на первых порах складывались почти по-деловому — без проявлений родственной радости и запоздалых попыток воспитать. Они мало разговаривали, но к наступлению холодов у Аркадия появилось тёплое пальто и зимняя шапка.