А пока после его слов пришла лёгкая и естественная мысль, что заранее бояться провала нет никаких причин, и я почувствовал приближение загулявшего где-то куража.
— Знаешь, на кого мы сейчас похожи? — неожиданно спросил Севдалин.
— На кого?
— На американцев — они обожают рассказывать о себе. Первому встречному — который их ни о чём не спрашивал. В автобусе, в парке на скамейке, на остановке — где угодно. Только уши развесь и сразу получишь: «Я — Джим Браун из Кентукки, мне сорок два, я торгую подержанными автомобилями, у меня жена Мэри и двое детей — Дик и Рэйчел».
— У нас так тоже бывает.
— У нас не так, — не согласился он. — У нас — в поезде. Ехать далеко, говорить о чём-то надо. У нас — пьяные. Засадит бутылку и рассказывает, как его все уважают. А у них — на трезвую голову. Мне раз двадцать рассказывали. И мэн, и вимэн. Закончит и идёт дальше по своим делам — через минуту тебя уже не помнит.
— И зачем же они рассказывают?
— Понятия не имею, — он пожал плечами. — У них так принято. Гордятся, наверно: вот я — честный американец, мне нечего скрывать, у меня есть семья и работа, живу достойной жизнью… Не знал, что это заразная привычка. Оказывается, я заражён, прикинь?
— Получается, теперь и я заражён?
— Похоже на то…
С появлением собеседника время ускорилось: следующие два часа прошли почти незаметно.
Мы оказались ровесниками. У нас совпали вкусы в современной музыке, и нашлись общие любимые фильмы. Оба знали толк в женщинах. Севин джентльменский список состоял из двенадцати женских имён, мой — поскольку привирать в подобных разговорах допустимо — был завышен до восьми.
— Знаешь, что я понял? Самые сладкие — мулатки, — поведал мне лидер гонки. — У меня была — Дженис. Я её всегда хотел — даже, когда уже не мог. Месяц назад… нет, полтора… мы с ней поехали к океану. На уикенд. Сняли номер в гостинице и сутки из него не выходили. Потом решили искупаться. Выходим, и, прикинь, я на улице свалился. Сознание потерял на несколько секунд. Только что шёл и вдруг уже лежу. «Ну, — говорю, — ты перестаралась. Когда вернёмся в номер, я тебе задам».
— И задал?
— А куда деваться? Сам удивлялся, откуда только силы берутся. Нашим до них — как до неба.
— Ну, почему же? — мне стало обидно за моих прежних девушек и даже за тех, кого ещё предстояло встретить. — У нас тоже…
— Я не о русских, — отмахнулся Севдалин, — я вообще о белых. Знаешь, что прикольно? Белые американцы об этом не в курсе. Не все, но почти все.
— Почему?
— Не знаю, — он пожал плечами. — Но точно не в курсе: когда я с Дженис замутил, Стив решил, что я сошёл с ума.
— Кто такой Стив?
— Сосед по комнате.
— Почему он решил, что ты сошёл с ума?
— Ну, из-за неё я расстался с Кэтрин, — словно речь шла об очевидном, объяснил Сева, — Стив до моего приезда на Кэтрин целый год облизывался. Она такая — кукла Барби. Блондинка, голубые глаза, длинноногая. Многие американцы почему-то с ума сходят по блондинкам — эталон красоты. Не только Стив, короче.
В этот момент мне показалось, что рассказ Севдалина — из области несбывшихся грёз. Как-то легко и просто у него всё получалось: тут тебе и горячая мулатка, и первая красавица-блондинка. Но, мельком глянув в его лицо, я понял, что, скорей всего, он делится реальными воспоминаниями. По идее где-то и должны быть такие люди — у которых подобные победы случаются легко, сами собой. Возможно, Сева как раз из таких. И ведь по внешности не скажешь, что какой-то особый плейбой: ростом чуть ниже меня, обычная фигура — не хилый, но и не атлет, лицо, пожалуй, симпатичное — узкое, с тонким изящным носом, молочно-белая кожа, почти чёрные глаза — но всё же не писанный красавец.
— Знаешь, что у меня с ней впервые было? — неожиданно вспомнил Севдалин.
— С кем?
— С Кэтрин. Лежим, два часа ночи, уже засыпаю, вдруг утыкается в моё плечо, носом хлюпает, вздрагивает. Плачет, короче. Спрашиваю: обидел? Говорит: от счастья.
— Да ну! — не поверил я. — Разве так бывает?
— Сам первый раз увидел! Потом рассказала: она о чём-то таком давно мечтала. Ну, как «мечтала»? Их в школе ядерной войной пугали: на уроках учили под парты прятаться, противогазы надевать, тренировали бежать в бомбоубежище. Запугали, короче. Перед сном лежит и боится: а вдруг, пока я буду спать, сбросят атомную бомбу, и я уже не проснусь? Душ принимает: а вдруг сейчас сирену воздушной тревоги включат — как я голая выскочу на улицу? И однажды подумала: пусть лучше придут злые русские и отымеют её, как последнюю балалайку, только бы ядерной бомбой не шарашили. А потом, в пятнадцать лет, ей приснился сон: русский солдат срывает с неё одежду. И тут она кончила. Во сне. Такого сильного оргазма, говорит, потом никогда в реальном сексе не испытывала. Даже близко ничего подобного. А мне сказала: с тобой почти, как в том сне.
— Получается, ты оказался тем самым «злым русским»?
— Вроде того. Я ещё удивился: раздеваю её, а она мне: «Спик рашен, спик рашен!» — говори по-русски, типа. А до этого про медведей расспрашивала: правда, что в России их много? Ну, я рассказал, как с отцом зимой на медведя ходил. Не вдвоём, конечно, — человек двадцать. И шрам мой её пугал: потрогать боялась. Потом один раз поцеловала и такая довольная: вот какая я смелая…
— Какой шрам?
— Вот этот, — Сева приподнял футболку: на его животе белела точка диаметром в сантиметр. — Кэтрин спросила: пуля? «Нет, — говорю, — заточка». Она: «Что такое zatochka?» Пришлось объяснять.
— Это когда «район на район»?
— Ага. Мне эти разборки никогда не нравились, но как не пойти? «Ты что — не с нами?»
— У нас такого не было, — вставил я. — Ну, то есть: где-то, может, и было, но редко…
— Да? — немного удивился он. — А я четыре раза участвовал. Запросто могли убить — цепочками дрались, ножами, нунчаками… У меня сейчас четыре одноклассника в бандитской группировке: уралмашевские — слыхал?.. Так я о чём: с Кэтрин так не получалось. Как с Дженис, имею в виду. Тоже ездили к океану, снимали номер — побалуемся перед сном полчаса, и всё. Первые месяца два-три ещё как-то куда-то, а потом ей как будто ограничитель поставили — сколько раз надо. Или ежедневник. Точно — ежедневник. Намечен секс на вечер: выполнила — галочку поставила. Типа: зачем одно и то же дело два раза делать? Это для неё — как два раза подряд пообедать. Дело не в количестве — нет такого сексуального таланта. Психологически мы с ней здорово совпадали — в каких-то тонких моментах. Настроение друг друга чувствовали, оттенки чувств. Но в постели: чем дальше, тем скучнее. У неё какие-то представления в голове — как правильно это должно происходить. И она им следует — не своим желаниям, а этим представлениям. Словно закрыла для себя тему со злым русским, излечилась, типа, и решила заниматься сексом, как правильная американская девочка.
— И как она среагировала, когда ты её бросил?
— С чего ты взял, что я её бросил? Я же не подонок — она меня бросила.
— Постой: это ведь ты с Дженис замутил?
— Она мне и устроила сцену из-за Дженис. Я ей говорю: «Представь: ты в своей жизни из фруктов ела только яблоки. Яблоки, яблоки — одни только яблоки. И тут ты попадаешь в супермаркет, а там — персики, манго, ананасы, киви, виноград. Яблоки тоже есть, но ты бы их взяла?»
— А она?
— Лицо такое жёсткое сделала: «Сам ты банан! Это ты в моей стране, а не я в твоей! Это я тебя бросаю, а не ты меня!» Я так хохотал — она в меня даже книгой швырнула! «Конечно, — говорю, — бэби, это ты меня бросила — так всем и будем говорить. И ещё — что мы расстались друзьями, о′кей?»