— Так ты домой совсем не собираешься?
— Ну, ты скажешь! — удивился Сева. — Меня из дому никто не выгонял. На пару-тройку недель съезжу. По матери соскучился. Да и по отцу соскучился. И он по мне тоже. Просто характер такой: работа превыше всего. Но долго я там не выдержу…
Часа через два состоялось заселение в гостиницу «Минск». В холле, у лифта, к нам, словно из ниоткуда, подкатил парень и свойским тоном спросил: не хотим ли мы заказать девочек на вечер? Я не успел сказать: «Нет».
— Спасибо, друг, — Севдалин похлопал сутенёра по плечу, — нам пока так дают…
Тот, по-видимому, был настроен на более продолжительную беседу — с расхваливанием живого товара, возможного торга по цене, но после Севиного ответа, просто не знал, что сказать, и также незаметно исчез, как появился.
Новый план родился за обедом. Мы закупили в Макдональдсе на Пушкинской площади гамбургеры, картошки фри, кока-колы, я достал из сумки бутылку коньяка (он предназначался отцовскому другу — на тот случай, если мне не удастся найти место в гостинице, и на ночлег придётся проситься к нему). К тому времени я пришёл к неутешительному выводу: ничего особенного придумать в нашем положении в принципе невозможно.
— Хорошего решения тут просто нет, — объяснил я Севдалину после первой рюмки. — Знаешь, чего мне по-настоящему хочется? Сначала совершить кругосветное путешествие. Или хотя бы полукругосветное. И только потом решать: кем быть, чем заниматься. Когда вернёшься, по крайней мере, будешь знать, что жизнь уже прошла не зря — многое повидал, можно спокойно заняться делами. Вот тогда придумается что-то настоящее. Может, даже не придумается, а само найдётся — как логичное продолжение. Но это же только мечта! А сейчас, что ни придумывай, всё равно будет рутина. И какая разница, какой рутиной заниматься?
Сева напряжённо думала. Мы выпили ещё по рюмке.
— Ты прав, — произнёс он, наконец. — На сто процентов. На тысячу. Чего не терплю, так это предсказуемости. Когда всё известно наперёд. Вот родители сейчас дом строят — три этажа, парилка, бассейн, бильярд. Уже сто раз мне сказали: «Это для тебя, тебе достанется». Они о таком доме в своё время даже и не мечтали. В их представлении я должен прыгать от счастья. Года через три-четыре захотят, чтобы я женился — чтобы и внуки были тут же, под присмотром. А я не хочу заранее знать, что когда-нибудь из этого дома меня вынесут вперёд ногами. Понимаешь, о чём я?
— Понимаю, — кивнул я. — И к чему мы пришли?
— Как к чему? Ты же сам сказал: путешествие! Отличный план. Так и сделаем: заработаем за год сто тысяч и поедем. А там видно будет.
— Сто тысяч долларов? — осторожно поинтересовался я. — И как же мы их заработаем?
Сева удивлённо похлопал глазами:
— Я бы сказал иначе: как мы можем их не заработать? Это же не миллион! Всего сто тысяч. Для кругосветки, конечно, мало — я взял по минимуму.
— И всё-таки? — после позорного фиаско с театральной карьерой мне хотелось быть реалистом до мозга костей.
— Не парься, — небрежно отмахнулся Севдалин, словно я донимал его скучными деталями, — деньги должны ко мне притягиваться…
Был ли тут причиной его безмятежный тон, или сыграл свою роль выпитый коньяк, но вдруг и мне показалось, что сто тысяч — не такая уж и огромная сумма. Кто-то их зарабатывает и даже намного больше: почему бы нам не стать подобными счастливчиками?
Этот короткий разговор определил нашу жизнь на год вперёд.
И — будто самое главное уже сделано, остались сущие пустяки — на нас снизошло веселье. Наступила ясность — она грела душу нам обоим. Я довольно смотрел на Севу, он довольно смотрел на меня — со стороны мы, должно быть, походили на компаньонов, обстряпавших непростое, чрезвычайно успешное дельце. А вскоре — вопреки собственным ожиданиям — произошло ещё кое-что важное: мы придумали хао.
После еды и коньяка нас потянуло курить, а потом спать.
Для перекура мы спустились вниз — на шумную улицу Горького, которой уже год или два вернули прежнее название Тверская. Стояла жара. В десяти метрах перед нами плыл плотный транспортный поток, по тротуару шли по своим делами люди. Севдалин наблюдал за московской повседневностью с задумчивой отстранённостью. Я подумал: возможно, сейчас он вспоминает Нью-Йорк и скучает по нему.
— Не жалеешь, что так всё со Штатами получилось — ты же так долго туда стремился?
Ответ пришёл быстрее, чем я рассчитывал:
— Не-а, — лениво протянул Сева. — Я хотел — я попробовал. Если честно, я в Америку немного опоздал. Ехал в Америку пятидесятых-семидесятых, а она оказалась другая. Тоже классная, но другая — не та, о которой я мечтал. Да и не в этом дело. Знаешь, что я там понял? Нет смысла зацикливаться на какой-то одной стране. Есть такая штука — когда я её чувствую, то понимаю, что всё правильно. Здесь она была.
— Что за штука?
— Не знаю, как объяснить… Ты яблоню когда-нибудь видел?
— Странный вопрос.
— Можно сказать — по-настоящему сказать — что это за дерево, если никогда не пробовал яблок?
— Наверное, нельзя.
— А можно сказать, что такое тополь, не наевшись пуха?
— Можно, — признал я.
— Это она и есть.
— Хм. А ещё пример?
Вообще-то, сообщил Сева после короткой паузы, сильнее всего он почувствовал её не в реальности, а умозрительно — когда представил себя на дне кирпичной заводской трубы.
— Трубы? Мне бы в голову такое не пришло.
— «Травки» впервые накурился, — объяснил он. — В десятом классе — на вечеринке. У одноклассницы на даче зависали…
Он сидел на кровати, прислонившись к стене, и чувствовал, полное оцепенение: даже пальцем пошевелить — и то лень. Мир виделся со стороны, словно Севдалина оградили от него невидимым цилиндром. Ощущение цилиндра легко преобразовалось в фантазию о заводской трубе. Ему представилось, как он кричит: «Эй, кто-нибудь! Вытащите меня отсюда!» и видел, что его слова — как в комиксе — бессильно отскакивают от кирпичной кладки. Тогда внезапно пришло понимание: чтобы его в такой ситуации услышали, надо крикнуть нечто странное. Тогда звук вклинится в щели между кирпичами и проникнет наружу.
— Странное по смыслу или странное сочетание звуков?
— Не знаю, — Сева еле заметно пожал плечами. — Сам об этом думал. На самом деле неважно — я не собираюсь лезть в трубу. Важна сама идея: «надо крикнуть что-то странное». Понимаешь, о чём я?
— Хм. И как эта штука проявилась в Америке?
Севдалин ненадолго задумался и коротко выдохнул:
— Кэтрин.
Он точно не знает, сказал Сева, но думает: если бы не подруга блондинка, его из колледжа — с высокой вероятностью — могли бы и не исключить. Чтобы не выносить ссор из избы. Весы склонялась то в одну, то в другую сторону, пока Кэтрин не положила увесистый камешек на чашу вины: она сообщила, что Севдалин насмехался над американскими ценностями.
— А ты насмехался?
— Обычный постельный трёп, — поморщился он. — Я её как-то спросил: что за прикол быть консультантом по политике — откуда у тебя такая странная мечта? Она: «Как ты не понимаешь? Политика — это очень важно!» — «Да разве? — говорю. — Там же девяносто девять процентов — профессиональные прохиндеи». «Это у вас так, — говорит, — у нас всё по-другому. Просто ты ещё ничего не понимаешь в американских ценностях. У нас — демократия». «Да ладно, — говорю, — бэби, какая, к лешему, демократия? Я обожаю американские ценности. Джаз — ценность. Блюз — аналогично. Нью-Йорк — ценность. Голливуд, американская литература, баскетбол, автомобили — это, я понимаю, ценности. А разговоры про демократию — в пользу бедных. Чтобы они думали, что от них что-то зависит. Америка — классная страна, и, если завтра Билл Клинтон провозгласит себя королём, она хуже не станет. Просто его станут называть не «мистер президент», а «Ваше Величество» — вот и вся разница». — «Бедный Севда, — говорит. — Это вы у себя в России привыкли к царям, а у нас, если Билл задумает напялить корону, его тут же свергнут. Мы привыкли сами выбирать свою власть». — «Хорошо, если бы так, — говорю. — Но сама посмотри на выборы — что ваши, что наши. Это же чемпионат по обещаниям! Кандидаты — обещают, зрители — присуждают победу лучшим балаболам. Как развлечение — неплохо. Но как можно шоу принимать за чистую монету? Когда шоу заканчивается, и начинаются реальные дела, никто уже не смотрит на предвыборные обязательства. Ещё ни одного политика не посадили в тюрьму за их невыполнение — как ни одного актёра не осудили за то, что он играл преступника. В реальной жизни пассажиры не голосуют, кому из них управлять самолётом. Ну, или не решают, кому быть капитаном корабля — Майклу или Питу. Пациенты не голосуют, кого выбрать главврачом больницы. А управлять страной — ничуть не проще, чем самолётом и больницей. С чего ты взяла, что мнение Джека из Пенсильвании или Мэри из Дакоты, которые никогда не выезжали из родного штата, представляют какую-то ценность в вопросах внешней политики или государственной безопасности? Поэтому странами всегда управляет относительно небольшая группа людей, а как они это обставят — монархия, социализм или демократия — вопрос технический. Главное, чтобы пипл был уверен: у них строй — самый правильный…»