— Понимаешь, о чём я?
— Понимаю, — я почувствовал острую досаду на Димку Зимилиса: сколько раз выносил нам с Васей мозги Фрейдом и Юнгом, а о полевом поведении — ни полслова. — Но здесь особый случай — с учётом предыстории, нет?
— Нет, — с той же ленцой отверг Севдалин. — Если согласилась прийти, то уже нет… Ей просто нужен дополнительный аргумент для самоуважения. Ну, знаешь, чтобы не чувствовала, будто совершает грехопадение, за которое потом будет себя презирать. Нужен сюрприз, приятное удивление — чтобы не выглядело всё, как по расписанию. «Вот, — говорю, — бэби, кольцо: я привёз его из дома, чтобы подарить самой красивой девушке, которую встречу в Америке. Оно — твоё. Этот маленький зелёный камушек называется изумруд, его добывают в местах, где я живу — на Урале. Короче: ты — мисс Америка по русской версии». И, прикинь: снова прослезилась! Типа, если бы я, siskiterebi, не западал на разных дженис, и не был таким циником, у нас со временем могли бы получиться серьёзные отношения.
— «Серьёзные отношения»? А до этого, какие были — юмористические?
— У них так говорят, — объяснил Сева. — Знаешь, что прикольно? У нас, чтобы в койку затащить, говорят комплименты, в любви клянутся, а у них наоборот: вы можете хоть целый год спать вместе, и это считается — обычное удовлетворение сексуальных потребностей. А если говорят: «Я тебя люблю», то — ого-го, это уже по-настоящему, типа готовы жениться и все дела. Серьёзные отношения, короче.
— Красивая история, — произнёс я задумчиво, — очень красивая. Я понимаю, почему ты подарил кольцо Кэтрин, а не Дженис. Правильно сделал. Я их не видел, ни ту, ни другую, но почему-то уверен: для Дженис это кольцо — просто приятная штука. При необходимости можно и продать. А Кэтрин — ни за что не продаст. Когда-нибудь покажет его дочери и расскажет, что его ей подарил поклонник из России. Если потом не потеряется, то станет фамильной драгоценностью: его будут передавать от матери к дочери и называть «русским кольцом». Нет?
— Угу, — Севдалин посмотрел на меня с каким-то новым любопытством: — Теперь понимаешь, о чём я?..
Мы вернулись в номер, вытянулись в кроватях (моя — ближе к входной двери, Севина — к окну) и какое-то время, не видя друг друга, продолжали вяло переговариваться.
— Знаешь, — сказал я, — если существует слово, то и вещь-явление тоже всегда существует. Даже, если, на первый взгляд, его нет, всё равно под ним подразумевается что-то конкретное. Наверное, и наоборот должно быть: если та вещь, о которой ты говоришь, существует, значит, надо придумать для неё название — чтобы понимать, о чём идёт речь.
Последовала пауза. Видимо, Севе уже не хотелось разговаривать, но он себя пересилил.
— Думаешь, получится?
В ленивом полусонном состоянии, мы стали выдумывать слова — странные звуковые сочетания, пробуя их на благозвучность и соответствие неуловимому явлению. Оказалось, придумать слово не так-то и просто — у нас ушло на это не меньше десяти минут.
— А что, если — «хао»? — наконец, предложил я, — По-моему, звучит неплохо! От китайского «дао» и греческого «хаос», как думаешь?
— Хао, — медленно произнёс Севдалин и повторил несколько раз: — Хао, хао, хао. Годится. Пусть будет хао. Значит, всё это было хао.
Глаза слипались всё сильней, и вместе с тем мне надо было ещё кое-что выяснить. Я уже начал догадываться, что сам по себе не очень интересен Севдалину: если стану рассказывать о своей прежней жизни, он выслушает разве что из вежливости и обойдётся без уточняющих вопросов. И всё же нас что-то связывает — как людей, которые собираются на плоту пересечь океан, объединяет желание сделать свою жизнь небанальной, проверить себя на прочность и доказать то, во что остальные не верят. Они могут стать настоящими друзьями, а могут и не стать. И всё же пережитое приключение сделают их отношения особыми — что-то вроде хао-дружбы. По-видимому, Сева открыл во мне то, что сам я не очень замечал и считал случайным. Если присмотреться, то моё внезапное желание пройти пешком Садовое кольцо было ничем иным, как той самой штукой, которая ещё недавно не имела названия…
— Слушай, — медленно произнёс я, — вот у меня через три дня — день рождения. Я его специально так задумал: пусть всё произойдёт непредсказуемо, а не как обычно — гости, поздравления, застолье. С кем его встречу — с тем и встречу. Если ни с кем, то и ни с кем — зато будет, что вспомнить. Как думаешь: это хао?
Ответ последовал не сразу — Севдалин собирался с силами:
— Естественно, хао.
— И то, что мы с тобой сегодня встретились? — спросил я немного погодя. — И весь наш план?
Сева молчал. Я уже думал, что он уже заснул и сам почти перестал воспринимать окружающий мир, когда до моего слуха всё же долетели слова:
— Чистейшее хао.
2.04. Ваничкин приходит на помощь
Вернувшись домой, я сообщил родителям, что поступил учиться на юриста — сейчас эта специальность востребована куда больше, чем профессия историка.
— Это правда, — деловито подтвердила мама. — Время историков прошло.
— Ты хотела сказать: «ещё не настало»? — шутливо поправил её отец.
— Какая разница — «прошло», «не настало»? — отмахнулась она с лёгким раздражением. — Ты же понял, о чём я!
Отец промолчал: мама уже полтора месяца работала в недавно открывшемся у нас представительстве одной из французских фармацевтических компаний — первая же её зарплата оказалась в два раза больше отцовской, что внесло в отношения родителей новую, едва уловимую, нотку — неприятную для отца.
Родители, естественно, никогда не слышали об учебном заведении, в котором мне предстояло постигать глубины юриспруденции, а я просто сказал: «Оказывается, есть такой», умолчав о том, он только-только создан — один из первых частных вузов, в нём всего три факультета (экономический, юридический и маркетинга), и есть намерение открыть ещё три (менеджмента, психологии и политологии). Но это — в перспективе, а пока у него нет ни своих учебных корпусов, ни студенческих общежитий (их на первое время планируется арендовать у государственных институтов и университетов).
Я много, о чём умолчал. Например, о том, что у меня нет твёрдой цели новоявленный вуз заканчивать — просто мы с Севдалином решили, что для легализации в Москве нужно стать студентами, и вообще нам понадобится социальная среда, откуда проще развивать наш будущий бизнес (ведь мы ещё не знаем — какой). Самый щепетильный момент, о котором родителям лучше было бы не знать: обучение в частном вузе — платное (для недавних советских людей — факт уже не сильно удивляющий, но пока ещё необычный), по целых четыреста долларов за семестр, и деньги за мои первые полгода обучения взяты из чужого кошелька — из кошелька Севдалина.
Когда я сказал Севе: вроде как неудобно, что он за меня платит, он коротко отмахнулся: «Забудь» — и даже не добавил: «Потом сочтёмся». Я понимал, что в моём положении ничего другого не остаётся, надо принять обстоятельства такими, какие они есть, а в будущем их улучшить, и всё равно испытывал дискомфорт должника — чувство, вносящее в тандем компаньонов разделение на старшего и младшего (при формальном равенстве).
Оставался месяц, чтобы заработать денег, которых хватило бы на первое время жизни в Москве. Как это сделать, я не представлял — все три моих ученика, которых я натаскивал по французскому, сейчас пребывали на каникулах, а других способов быстрого и гарантированного заработка не предвиделось.
На помощь пришёл Шумский. Он уже научился класть плитку и на месяц взял меня в подмастерья — размешивать раствор и выполнять поручения типа «подай-принеси». За месяц я заработал сумму по местным меркам неплохую — девяносто долларов, но сильно недостаточную для поездки в Москву. Оставалась возможность попросить денег у матери. Однако я чувствовал, что этой просьбой дам ей законный повод поворчать, что в доме аж два мужчины, а всё держится на её хрупких плечах, и таким образом подведу отца.