Ближе к двадцатым числам августа вопрос неожиданно решился сам собой: однажды днём, войдя в дом, я услышал, как надрывается телефон.
— Где тебя носит? — недовольно буркнула трубка голосом Ваничкина. — Второй раз звоню… Выходи, сейчас заеду.
Он приехал на своей чёрной «БМВ». И одет был во всё чёрное — чёрная рубашка, чёрные джинсы, чёрные туфли. По-видимому, Ромка хотел выглядеть внушительно, чтобы казаться старше своих лет, и это ему удавалось: за те полгода, что мы не виделись, он стал ещё шире в плечах, короткие рукава обтягивали накачанные бицепсы — настоящий здоровенный мужик.
— Куда едем? — спросил я, устраиваясь рядом с ним.
— В больницу.
По дороге он ввёл меня в курс обстоятельств: мать Иветты срочно госпитализировали — непроходимость кишечника, нужна срочная операция. Ромка нашёл одного из лучших хирургов города — профессора Капельникова, который через месяц отчаливает в Канаду, у него все операции расписаны на три с половиной недели вперёд, но Ромка за определённое вознаграждение уговорил его прооперировать мать Иветты, и вот мы едем в первую городскую, чтобы узнать, как пройдёт операция. Контролировать ситуацию, короче.
Ромка говорил деловито-озабоченным тоном, сосредоточенно вглядываясь в полупустую дорогу, но было ясно, что он не договаривает: дело не только в операции, а кое в чём другом — спустя четыре года ему предстоит встретиться с Иветтой лицом к лицу. И от этой встречи, возможно, зависит всё дальнейшее. Справа мелькали верхушки деревьев — мы ехали по мосту, построенному несколько лет назад над долиной Роз, местом наших с Ромкой детских путешествий и приключений. Я подумал, как удивительно устроена жизнь, и какие мы уже стали взрослые, и, что если сейчас всё пройдёт, как надо, то мой отъезд очень логично совпадёт с началом нового этапа в жизни Ваничкина — этапа, где моя помощь (какой бы условной она ни была) Ромке уже не понадобится.
Пока же я видел свою функцию в том, чтобы подбодрить Ромку перед решающей встречей и внушить ему уверенность в успехе. Для этого у меня имелись подходящие слова.
— Всё будет хорошо, — пообещал я. — Вот увидишь.
Ваничкин неопределённо шевельнул бровями.
— А если она скажет: «Большое спасибо, но я тебя ненавижу»? — как бы невзначай спросил он.
— Не скажет! — я категорически мотнул головой. — Она же не дура, правильно? Когда это было? Сто лет назад! Тут целый СССР распался и вообще…
— А если всё-таки скажет?
— А если скажет… — я задумался. — Ну и ладно! Тогда ты ей скажешь: «Вот прекрасный способ отомстить — выходите за меня замуж!». А что? В самый раз!
Ваничкин довольно хмыкнул: фраза ему понравилась.
— Только бы операция прошла нормально, — озабоченно вздохнул он, паркуя машину на больничной стоянке, и поделился со мной ещё одной тревогой: непроходимость кишечника, оказывается, возникает из-за каких-то новообразований, а те, в свою очередь, могут быть как доброкачественными, так и недоброкачественными.
— Это рак, что ли? — поразился я. — И что тогда: надежды совсем нет?
Ромка ответил: он пока сам в этом ещё не разобрался, но паниковать рано — всё ещё, может, обойдётся.
Приёмные часы ещё не начались, но нам повезло: охранник у турникета куда-то отлучился, и мы беспрепятственно прошли на третий этаж. На небольшой площадке перед хирургическим отделением — одно окно, две кушетки — сейчас никого не было. Ромка уверенно открыл дверь и проник на запретную территорию. Но пробыл там недолго — ровно столько, чтобы узнать, что профессор Капельников проводит операцию. Оставалось ждать. Мы уселись на одну из двух кушеток.
Иветта появилась минут через двадцать, выскочив из кабины лифта. Её запыхавшийся вид говорил, что она всю дорогу сильно торопилась, боясь опоздать, словно её присутствие могло способствовать удачному течению операции. Как и Ромка, первым делом она кинулась внутрь отделения и точно также очень быстро вернулась — не прошло и полминуты. В белой футболке, джинсах и высоких танкетках она мало походила на учительницу, и только неизменившаяся причёска, как у Мирей Матье, напоминала о недолгой поре, когда она преподавала нам математику. Существенный момент: Иветту сопровождал парень в очках, худой и высоченный — головы на две выше своей спутницы.
Выйдя из отделения, она оглянулась по сторонам. Неожиданно Ваничкин — он сидел, прислонившись спиной к стене и слегка закинув голову вверх — вытянул руку в сторону кушетки у противоположной стены. В ответ на приглашающий жест Иветта благодарно кивнула, сделала шаг, другой, ещё раз мельком взглянула на Ромку и вдруг пошла пятнами. Несколько секунд она не сводила глаз с Ваничкина — то ли растерянно, то ли даже испуганно. Ромка изображал невозмутимость, но, если принюхаться, можно было уловить запах озона: Ваничкин источал электричество. Овладев собой, Иветта обернулась к своему верзиле, ухватила его за руку и потащила к кушетке. Усевшись, она уронила лицо в ладони, и верзила начал её успокаивать, утверждая, что волноваться пока рано. Нас разделяло метра два.
— Говори что-нибудь, — пробормотал себе под нос Ваничкин.
Я рассказал, что ездил в Москву праздновать день рождения — естественно, умолчав о намерении поступить в театральное училище и о новом грандиозном плане. Москва Ромку заинтересовала: он начал расспрашивать, что там сколько стоит, причём интересовало его буквально всё — начиная с алкоголя, продуктов питания, сигарет и заканчивая электронной аппаратурой и женской обувью.
Постепенно начали появляться родственники пациентов. На площадке становилось тесно. Мы с Ваничкиным уступили свою кушетку, а сами встали у лестничного пролёта — ровно напротив входа в отделение. Когда из дверей показался мужчина в белом халате, Иветта привстала. И снова села, увидев, что её опередил Ромка. Он шагнул к профессору Капельникову, поздоровался с ним за руку. Оба скрылись в отделении. Через секунду-другую, из-за дверей высунулась часть Ваничкина:
— Иветта!
Снова вспыхнув и чуть помедлив, она последовала призыву. Мы с верзилой, как оставшиеся, взглянули друг на друга. Голова у спутника Иветты похожа на треугольник, приделанный одной из вершин к худой шее. Волосы мелко курчавятся. Очки на носу — довольно сильных диоптрий. Видно, что изрядный кусок жизни он потратил на постижение умных книг.
— Добрый день, — верзила сделал два шага в мою сторону. — Можно узнать: а вы кто?
Я пожал плечами: понятия не имею, как ответить на такой вопрос.
— Я имею в виду, — уточнил он, — откуда ваш друг знает мою жену?
— Почему бы вам не спросить об этом у жены?
— А-а, понял: ваш друг — бывший ученик Нины Сергеевны?
— Нина Сергеевна — мама Иветты?
— Да.
— Нет.
— Тогда кто? — повторил верзила и, поняв, что я не склонен продолжать общение, констатировал: — Всё это как-то странно.
Первым из отделения появился Ваничкин. Он мельком глянул на долговязого соперника и кивнул мне, указывая в сторону лестницы. Мы спустились в тёплый вечер и направились к стоянке. Всё норм, деловито-озабоченным голосом сообщил Ромка на улице, операция прошла успешно, теперь нужен хороший уход — он договорился о сиделке, которая бы дежурила ночью у постели матери Иветты.
— А сама Иветта как? — спросил я. — Она поняла, что это ты профессора уговорил сделать операцию?
— Я же ей его представил, — пожал он плечами, — лучший хирург города и всё такое. Остаток денег ему отдал. Пожелал счастливой эмиграции. Должна была…
— Подождите! — мы дошли до угла старого здания, когда за спиной раздался дробный звук танкеток.
Иветта нагоняла нас быстрым (насколько позволяли танкетки) шагом.
— Я вам очень, очень благодарна! — выпалила она Ромке и по касательной мне. — Мама для меня — самый близкий, самый дорогой человек и не представляю…
Ваничкин несколько раз кивнул: дескать, понимаю, о чём вы, но не стоит об этом.