С остальным он пообещал нам помочь: одна из его однокашниц много лет работает нотариусом.
Через три с половиной недели после этого разговора, перед самыми октябрьскими событиями, мы зарегистрировали фирму с хвастливым названием «Лучшее решение» и сняли офис — в трёх станциях метро по прямой от института в сторону периферии.
Девять квадратных метров, два стола, четыре стула. На одной из стен — карта Москвы, на противоположной — Московской области. Условия спартанские, и просто так с улицы сюда не попасть: офисное здание находится на территории бывшего завода, работавшего на оборонку, и при входе нужно показывать пропуск. Теперь дело оставалось за малым — найти людей, которым бы понадобились наши услуги.
Мы опять не стали ничего выдумывать, просто переняв опыт коллег. Одному из агентств недвижимости требовались расклейщики объявлений. Я пошёл устраиваться и проработал полчаса — ровно столько, сколько длился инструктаж. От меня требовалось клеить напечатанные на пишущей машинке объявления с отрывными хвостиками, содержащими номер телефона, на двери подъездов и срывать объявления конкурентов, если таковые обнаружатся. Объявление содержало всего одну фразу «Куплю квартиру в этом доме». Я спросил: неужели агентству нужны квартиры во всех этих домах? И одно дело — клеить свои объявления, другое — срывать чужие. Первое — понятно и допустимо, второе — непорядочно. Выяснилось, что с помощью объявлений выявляют потенциальных продавцов жилья. В случае звонка им следует соврать, что квартиру, которую якобы искали для клиента, уже найдена, а потом постараться убедить звонящего в необходимости риэлторских услуг по продаже его квартиры. Полученную пачку объявлений и клеящий карандаш я без зазрения совести опустил в мусорную урну, отойдя от работодателей метров на триста. Так, помимо всего, выяснился один момент: расклейщикам объявлений и разбрасывателям листовок по почтовым ящикам верить нельзя — всё нужно делать самим. По крайней мере, на первых порах.
Мы купили пишущую машинку и сказали Растяпе: хватит вязать, будешь печатать объявления и договоры. Она подчинилась, даже не спросив, сколько ей за эту работу заплатят и заплатят ли вообще. Ещё мы заказали три тысячи листовок и разбрасывали их в домах в окрестностях офиса. Они принесли нам несколько звонков — довольно бестолковых. Мы ещё не привыкли к бестолковым звонкам и восприняли их с энтузиазмом — как поклёвки на рыбалке, после которых непременно последует и рыба. Как правило, хотели обменять своё жильё на большее по площади, причём, без доплаты — соглашались на незначительное ухудшение по району, но ни в коем случае не за пределы Москвы. Например, студию восемнадцати метров на полноценную однокомнатную. Или двухкомнатную на две однокомнатные — полагая, что это вполне равноценный обмен. После объяснения, что в двух однокомнатных, как ни крути, две кухни, две прихожих, два санузла, тогда как в двухкомнатной все эти помещения имеются в единичном экземпляре, в качестве последнего аргумента возражали: «А район?» Все звонившие без исключения собственный район наделяли повышенной значимостью — и неважно, что он почти на окраине, и до ближайшего метро сорок минут на автобусе. В их представлении он всё равно обладал некоторой престижностью — в чём бы эта престижность ни измерялась. Впрочем, и таких звонков было совсем мало. Из-за этого мы стали меньше читать по вечерам: если и дома утыкаться носом в книгу, то чем заниматься полдня в офисе?
Так прошла половина октября — деньги к нам пока и не думали притягиваться. Севдалин не унывал: после первой же сделки, говорил он, мы начнём давать рекламу в газеты, и тогда звонков станет намного больше — среди них обязательно появятся и толковые. Вопрос, откуда у нас появится первая сделка, оставался открытым.
Подмога пришла не с подачи кустарной рекламы, а по чистому везению. На третьей неделе пустого офисного прозябания появился первый клиент — приземистый, пожилой, в тёмной потёртой куртке и серой кепке, выдававшей в нём пролетария. Клиента звали Анатолием Петровичем. «Можно просто — Петрович», — сказал он, присовокупив, что его здесь все так называют. Петрович проработал двадцать восемь лет на этом самом оборонном заводе токарем и к нам зашёл мимоходом по пути из заводоуправления, где у него оставались нерешённые вопросы, случайно узнав у охранников, что есть здесь какие-то риелторы.
Проблема Петровича заключалась в следующем: ему требовалось вступить в просроченное наследство на комнату в коммунальной квартире внутри Садового кольца. Комната принадлежала старшей сестре, умершей чуть менее года назад. Прежним наследником считался сын сестры, но он после срочной службы в Афганистане стал много пить, наследственное дело, как недавно выяснилось, не открывал, а недели две назад и сам умер. Теперь, чтобы заполучить комнату в собственность, Петровичу следовало обращаться в суд. Он рассчитывал на нашу помощь и при успешном исходе готов был продать нам унаследованную недвижимость за десять тысяч долларов, чтобы мы затем её перепродали за сколько захотим.
Дело показалось мне сложным — как всякое первое, к тому же связанное с походом в суд. Я так и сказал: «Дело непростое, очень непростое. И мы, вам, конечно, поможем». В целом же я не мог не воспылать к Петровичу горячей симпатией — мало того, что он спасал наше предприятия от тревожной неопределённости, но ещё и пришёл в моё дежурство. Последнее заслуживало отдельной благодарности. Как раз в это время стало проявляться лёгкое неравенство в распределении обязанностей между мной и Севдалином. Мой друг и партнёр по бизнесу довольно быстро самоустранился от распихивания листовок по почтовым ящикам — занятия сулящего нам процветание, но нудного и нереспектабельного. Внешне у него имелась уважительная причина: Севдалин обзавёлся подружкой — секретаршей из нашего ректората, что было, пожалуй, даже круче, чем роман с одной из первых красавиц курса. Секретарша обладала, как минимум, двумя достоинствами: обалденно стройными ногами и полным отсутствием интереса к нашей компании — желанием наведаться в офис или общежитие. На утреннюю вахту в офисе мы с Севдалином заступали по очереди, через день. Когда после занятий приезжал Сева, я отправлялся разбрасывать листовки. Когда из института возвращался я, он уматывал на свидание. Каждую субботу Севдалин снимал номер в гостинице для интимных встреч с секретаршей. Таким образом, все субботние дежурства доставались мне. Как друг, я должен был относиться к такому положению вещей с пониманием, но что-то подсказывало: дело не только в подружке и в свиданиях. Хотя это никогда не произносилось вслух, но он был начальником, владельцем фирмы, а я официально даже не числился в штате.
Узнав о визите Петровича, Севдалин победно щёлкнул пальцами:
— Отлично! Теперь главное его не упустить.
Петрович пришёл на следующий день с документами на комнату, и мы заключили с ним свой первый договор, которому присвоили номер 77, чтобы создать иллюзию, будто у нас за плечами не один десяток сделок. Договор — и мы отдавали себе в этом отчёт — не имел юридической силы и подписывался исключительно для психологического воздействия на Петровича. Ни по какому закону мы не могли обязать его расплатиться за наши услуги комнатой по установленной цене. Если бы по ходу сделки он вдруг передумал, мы могли бы в лучше случае подать на него в суд с требованием выплатить адвокатский гонорар — намного меньший десяти тысяч долларов.
Петрович, впрочем, не сомневался в собственной честности, зато осторожничал в отношении нас. Хотя накануне я дважды объяснил ему, как, когда и где будут передаваться ему деньги («Хотите — здесь, хотите — у нотариуса»), он всё равно поднял этот вопрос уже при Севе — чтобы выслушать ещё раз и ещё раз удовлетворённо кивнуть. Похоже, его убедили не столько наши объяснения, сколько доверие к родным заводским стенам. В бывшем заводском здании Петрович чувствовал себя более защищённым от мошенничества, чем при походе на какую-либо чужую адвокатско-риелторскую территорию.
Искусство составлять иски нам предстояло постигать не ранее второго курса в рамках дисциплины «Гражданский процесс» — об этом нам поведал Мизантроп, когда мы снова обратились к нему за помощью. Для нас он сделал исключение и показал высший юридический пилотаж: выслушав суть дела, полистал Гражданский кодекс, сказал: «Записывайте» и, неторопливо шагая туда-сюда между столами пустой аудитории, веско отчеканил текст. Затем внёс в написанное несколько незначительных правок и удовлетворённо кивнул: «Теперь можете печатать».