Судья — очень усталая женщина лет сорока — не нашла в иске от Мизантропа ни упущений, ни неточностей. Дело оказалось, намного легче, чем мне представлялось: нам назначили заседание через две недели, порекомендовав для полноты доказательной базы привести двух свидетелей того, что претендент на наследство оказывал старшей сестре помощь.
Через полгода, вспоминая нашу первую сделку, я с удивлением обнаружил, что моя роль в ней была почти декоративной: Мизантроп написал иск, нужные пояснения дала сама судья, Петрович обеспечил явку свидетельниц (двоюродную сестру и соседку умершей сестры), деньги на покупку комнаты привёз отец Севдалина. Я лишь сопровождал Петровича по инстанциям, слушал его рассказы о детстве и юности в арбатском полуподвале — о том, например, как они узнавали, что скоро поедет машина со Сталиным (вдруг непонятно откуда через каждые десять метров появлялось по постовому милиционеру) — и таким образом укреплял духовную связь с первым клиентом. Всё это время я сильно нервничал, как бы Петрович не решил, что дальше он может обойтись и без нас, и, видимо, из-за внутреннего напряжения интуитивно ощущал себя центральной фигурой операции — координатором, без которого всё пойдёт прахом.
Петровичу, очевидно, моё сопровождение всё же требовалось — для уверенности или на всякий случай. Однако возникшее родство душ не помешало ему за три дня до сделки скорректировать свою начальную позицию. Он внезапно позвонил, сказал: «Надо поговорить», и на следующий день явился с газетой бесплатных объявлений в руках.
— Я тут полистал, — хмуро объяснил он, показывая нам раздел с продажей недвижимости. — Десять — маловато будет.
— Ну, вот, — произнёс я огорчённо. — Мы же договаривались!
Петрович осознавал, что менять условия по ходу дела нехорошо, но просил и его понять: жить как-то надо, пенсия — одно название, а комната — полных пятнадцать метров, да ещё в таком доме, что из кухни Кремль можно разглядеть.
Сева побарабанил пальцами по столу и спросил: сколько Петрович хочет? Теперь Петрович хотел пятнадцать и обещал больше не передумывать: из моих предварительных объяснений он понимал, что такую сумму наличности мы в офисе не держим — их нужно предварительно заказывать в банке (что в нашем случае было неправдой, но звучало убедительно).
В тот же день мы побывали в квартире, чтобы убедиться, что приобретаемое имущество существует не только на бумаге. Петрович не соврал: из кухни действительно можно было разглядеть вдали часть кремлёвской стены со стороны набережной.
Утро в день сделки началось с сюрприза. Мы ещё завтракали, когда в дверь постучали. На пороге стоял человек в чёрном кожаном пальто и дорогом тёмно-синем костюме. Со словами «Привет, молодёжь!» он уверенно шагнул в комнату и огляделся по сторонам.
— Шикарно живёте, — был его вердикт. — Мать честная: холодильник, телевизор! Мы о таком и не мечтали!..
— Э! — произнёс Севдалин озадачено. — Папа?
— Совершенно, в душу, справедливо, — подтвердил вошедший.
О том, что перед нами Севин отец, можно было понять и без подсказки: оба воплощали две версии одного и того же портрета — особенно в области глаз, переносицы, бровей. Удлинённое и более узкое лицо Севдалина являло утонченную версию, квадратная голова, широкие скулы и крепкая шея отца — степенную и основательную.
Подойдя к нам вплотную, внезапный инспектор исследовал содержимое наших тарелок (недоеденный омлет), вынул правую руку из кармана пальто и, продолжая оглядываться, протянул сыну открытую ладонь. Сева без видимого удовольствия её пожал. Затем рука сделала поворот ко мне. Растяпа удостоилась лёгкого похлопывания по плечу.
— Шикарно, шикарно! — повторил он. — Апартамент на двоих! Мы ввосьмером кантовались. Эх, было время!..
Наконец, беглый осмотр закончился. Отец Севдалина по-прежнему обращался к нам обобщённо — «молодёжь». В ответ Сева, прежде чем назвать наши с Растяпой имена, презентовал нас, как «команду».
— Значит, молодёжь, деньги зарабатываем? Это хорошо, — миллионер неторопливо извлёк из кармана синих брюк бумажник. — А пока держите — на поддержание штанов…
Денежная помощь вручалась в обратном порядке: первой стодолларовую купюру получила Растяпа, вторую я. Севино лицо еле заметно скривилось: акт показной щедрости вызывал у него приступ сильного эстетического неприятия. Он посмотрел на отца исподлобья и пробормотал: «Пап, ну что ты, как добрый барин с нерадивыми холопами». Деньги, впрочем, взял — так словно, это была простая бумажка — и небрежным жестом опустил её рядом со своей тарелкой. Поверх его купюры я положил свою. Растяпа, уже успевшая украдкой опустить сто долларов в карман халата, чуть замешкавшись, последовала примеру.
— А ты не сиди, как вермикулит вспученный, — отреагировал миллионер на реплику сына и взъерошил волосы на Севиной голове. — Ишь надулся! Отец денег даёт — бери и с криком «Банзай!» клади в карман!..
Было видно, что он пребывает в добродушном домашнем настроении — его радует и свой внезапный приезд, и погружение в студенческую среду, и ностальгические воспоминания, и даже ершистость Севы. И в то же время чувствовалось, что в других обстоятельствах этому человеку не составляет труда переходить в режим бульдозера, непреклонно движущегося к своей цели.
Отца Севдалина сопровождал охранник — парень лет тридцати, невысокий, крепко сбитый. Он производил впечатление не туловищем, а головой — с перебитыми блинами ушей, как бывает у борцов, искривлённым носом, вносившим в его физиономию что-то устрашающее, и длинным шрамом, шедшим из-за правого уха к шее. Охранника звали Иннокентием, именно он должен был привести нам деньги на покупку комнаты — только не в общежитие, а непосредственно к нотариусу.
Я переживал, что присутствие Иннокентия перепугает Петровича, но опасения оказались напрасными. В Севином отце Петрович сразу опознал знакомый ему тип советского начальника — человека с которым, надо держаться подчёркнуто уважительно, но при этом вполне доступно не терять собственного достоинства. Отец Севдалина, в свою очередь, прекрасно знал, как общаться с рабочим классом. Он спросил Петровича: правда ли, что тот двадцать восемь лет проработал токарем на одном и том же заводе, и получив утвердительный ответ, уважительно качнул подбородком: «Наш человек!», чем вызвал у контрагента горделивую улыбку и душевное расположение.
У нотариуса они вдвоём удалились в отдельную комнатку, пробыли там минут пять, по возвращении на лице Петровича появилось выражение удовлетворённости, хотя ещё и оставалось некоторое напряжение. Своё отбытие с места событий Петрович обставил в лучших шпионских традициях: после прощания на крыльце нотариальной конторы, он с беспечным видом двинулся по переулку и поравнявшись с вишнёвого цвета «жигулёнком», внезапно скользнул в него на заднее сидение, после чего авто тут же рвануло вперёд.
Смотреть на новоприобретённую недвижимость у Севиного отца не было времени — он собирался сегодня же вернуться в Екатеринбург и лишь поинтересовался: по какой цене Севдалин теперь собирается её продать? Ответ был наготове: за сорок тысяч, как минимум. А если удастся выкупить ещё одну комнату, то обе — за сто. Три — за двести. Если все семь, то — за миллион.
— Это элитное жильё, — объяснил Сева, — другого пока нет. На него есть спрос, и оно не может стоить дёшево.
Отец хмыкнул и недоверчиво покачал квадратной головой.
— А если там какая-нибудь бабка? Скажет: «Я здесь всю жизнь прожила, никуда переезжать не хочу, хоть золотом меня осыпь»? Выкупишь шесть комнат и будешь ждать, когда она помрёт?
— С этим надо работать, — спокойно возразил Севдалин. — Поселиться в квартире, убеждать.
— Продавай, — отец похлопал Севу по плечу и добавил, что денег на выкуп комнат по плану сына у него нет: свои дела требуют вложений.
Мы так и поступили: выставили комнату на продажу в газете бесплатных объявлений. Через неделю в нашем офисе сидел полненький, оживлённый человек, приехавший на переговоры. Он начал с: «Ну, вы, парни, красавцы!» — удивляясь, как нам удалось влезть в коммуналку, расселением которой их агентство плотно занято уже два месяца. У восхищения имелась и обратная сторона: нас призывали умерить аппетиты, поскольку мы «зашли на чужую территорию», и согласиться на «адекватное предложение» — полноценную однокомнатную квартиру в одном из спальных районов у МКАД или наличными деньгами двадцать семь / двадцать восемь тысяч долларов. Мы согласились из объявленных в газете пятидесяти, «упасть» на пять. Коллега обещал донести наши условия своему начальству и, уже стоя у двери, как бы невзначай поинтересовался, кто наша «крыша».