Тем не менее, поход в модный магазин произвёл во внутреннем мире Растяпы некоторую революцию. Наутро она возбуждённо сообщила нам: «Я им сказала, сказала!» и была страшно довольна собой. Оказалось: Ирина и Дарина, к тому времени утратив страх перед возможным судебным преследованием, оценили Растяпины обновы ехидной подколкой: «О, тебе уже и одежду начали покупать. Поздравляем — делаешь успехи», после чего Растяпа и выдала ранее невозможную для себя фразу:
— У меня у одной — два любовника, а у вас на двоих — ни одного!
— А они? — поинтересовался я.
— Не знаю, — пожала она плечами. — Я ушла вам рассказать.
— В тебе нет ни капли стервозности, — не то с одобрением, не то с сожалением произнёс Севдалин. — Другая бы оторвалась по полной, а ты…
Помимо Ирины и Дарины изменения в Растяпином имидже отметили и прочие обитатели нашего коридорного крыла.
— Ну, вы даёте, — сказал нам при встрече Анатолий.
Он был одним из последних скептиков, кто не воспринимал версию «шведской тройки» всерьёз. Но знание жизни не позволяло ему поверить, что дорогие вещи можно покупать девушке просто так.
— Да бросьте, — отмахнулся он, получив прежнее заверение, что ни я, ни Сева с Растяпой не спим. — Я же её два года наблюдаю: гаврош гаврошем…
Анатолий не осуждал нас за сексуальную распущенность: ему было обидно, что мы наивно, по-детски, его обманываем. Не исключено, что правдивое объяснение «мы так делаем, потому что так не делает никто, кроме нас», показалось бы ему ещё обиднее.
Впрочем, скоро и в вопросе Растяпиных предпочтений наступила определённость. Во время очередного телефонного звонка родителям, я узнал, что клан Зимилисов вскоре отбывает навсегда в США, где у Димкиного дедушки (что скрывалось в советское время) имеется аж двоюродный брат и вся сопутствующая родня. Кузены не виделись больше полувека, и намеревались встретить остаток жизни неподалёку друг от друга. Перед отъездом за океан Димка устраивает вечеринку для друзей и не простит мне, если я на ней не появлюсь.
Вечером, за ужином, я сообщил Севе и Растяпе, что мне нужно на несколько дней съездить домой, и объяснил причину.
— Ну, хорошо, — согласился Севдалин. — Без проблем.
— А можно мне с тобой? — внезапно произнесла Растяпа.
— Э-э, — на некоторое время я завис и, на всякий случай, уточнил: — Ко мне домой?
Она несколько раз быстро кивнула.
— Можно?
Я старался не смотреть в сторону Севы. Можно было не сомневаться: сейчас его лицо расплылось в сочувственно-торжествующей усмешке, без слов говорящей что-то вроде: «Получи и распишись!» Победитель спора жизнерадостно хохотнул, встал с кровати, прошёлся по комнате и ладонями отбил барабанную дробь на моём плече.
— Конечно, поезжай, — сказал он Растяпе. — Обязательно!
2.07. Дела домашние
В купе нам достались верхние полки. Снизу расположилась пожилая чета — попутчики возвращались из Твери от сына и внуков. Нас с Растяпой они приняли за пару и отечески советовали не тянуть с женитьбой, приводя самый доступный и убедительный пример — себя. Их обмен обручальными кольцами состоялся, когда попутчику было двадцать два, а попутчице девятнадцать. И вот уже почти сорок лет.
Растяпа наслаждалась пребыванием в движении: лёжа на животе и болтая в воздухе пятками, она подолгу наблюдала в верхнюю часть окна за покрытыми снегом полями, мелькающими деревьями и мелкими сёлами. Я успевал прочесть половину детектива, а она всё лежала и наблюдала. На станциях, где поезд останавливался, ей непременно хотелось выйти, чтобы узнать, чем тут торгуют, и оглядеть окрестности.
Везде сказывалась экономическая неустроенность. На одной из остановок пассажирам поездов вовсю предлагали мягкие игрушки, мелкие, средние, огромные, на другой — посуду из хрусталя. Работникам местных предприятий зарплату за неимением денег выдавали готовой продукцией, которую они стремились сбыть проезжему люду. В основном же продавали еду и напитки. Все эти бедно одетые бабушки, тётушки, подростки и даже дети, предлагающие лимонад и пиво, печенье и торты, жаренную пресноводную рыбу и сухие колбасы, свежие яблоки и домашние соленья вызывали острую жалость — у них хотелось купить хоть что-нибудь. На одной из станций мы разжились ещё тёплыми варениками с творогом, на другой — варёным картофелем, посыпанным мелким укропом, и вдобавок к нему солёными огурцами.
Пока Растяпа наблюдала за природой, я украдкой наблюдал за ней и терзался последними сомнениями: ей и вправду захотелось стать моей девушкой, или же она напросилась со мной по-дружески — просто, чтобы куда-нибудь съездить? А главное: какой вариант предпочтительней? У меня давно не было женщины, я готов был переспать почти с кем угодно — беда в том, что Растяпа не годилась на роль временной подружки. Ей нельзя сказать через месяц: «Извини, я понял: ты мне не нравишься». А через полгода-год — и вовсе невозможно.
Ситуация, впрочем, выглядела однозначной и безысходной: нам предстояло ночевать в одной комнате и не один раз — даже Растяпа должна понимать, к чему это приведёт. Напрашивался очевиднейший вывод: именно к этому она и стремится. Однако мысль, что Растяпа — и есть моя половина, и другой уже не будет, казалась странной. Не хао-странной, а просто странной — несовместимой со мной. Свою окончательную избранницу я представлял более красивой, сексуальной, интеллектуальной, утонченной и более светской что ли. Одним-двумя параметрами можно было бы пренебречь, но Растяпа недотягивала по всем. Я присматривался к её облачённым в синее дорожное трико худым ногам, тощей попке, гадал, набрала ли моя внезапная подруга хоть килишко с тех пор, как стала нашим шеф-поваром, и думал о том, что скоро вступлю в долговременное обладание её телом. Почему именно этим телом — не самым для меня желанным? Ответ не утешал: по свершившейся без моего выбора случайности. Так получилось.
С другой стороны, всё к этому шло. После того, как Севдалин замутил с секретаршей и несколько раз в неделю стал пропадать по вечерам, мы с Растяпой не могли не сблизиться — пусть и вынуждено. Прежний алгоритм вечернего времяпровождения, когда кто-то читает, а кто-то вяжет, вполне естественный и комфортный для троих, оказался непригодным для двоих — тишина стала молчанием, и в молчании появилась неловкость. Мы оба её ощущали, и Растяпа в первый же вечер нашла выход, попросив меня что-нибудь рассказать. «О чём?» — спросил я. «Ты же учил историю, — пожала она плечами и вдруг оживилась: — А в истории есть хао?» Немного подумав, я ответил: «Конечно, есть» и рассказал одну из античных легенд.
Однажды в древнем Риме случилось сильное землетрясение. Широкая трещина разрезала римские холмы, поглощая дома, людей и животных. И тогда оракул провозгласил, что для спасения города нужно принести жертву — бросить в бездну самое ценное, чем располагает Рим. Горожане извлекали из сундуков золотые и серебряные монеты, дорогую утварь, украшения из драгоценных камней и несли их к обрыву. Лишь один из римлян смотрел на сограждан и чувствовал, что это всё не то. Он надел воинские доспехи, сел на боевого коня и, воскликнув: «Самое ценное в Риме — честь и отвага!», на всём скаку полетел в пропасть, после чего та сомкнулась.
— Будь я древней римлянкой, — задумчиво резюмировала моя слушательница, — я бы вышла за него замуж.
Так я впервые убедился, что Растяпа тоже подумывает о замужестве. Не то, чтобы раньше ни за что нельзя было догадаться. Всё же она — девушка, а девушкам полагается мечтать о женихах. Растяпа и косметикой, пусть умеренно и не всегда, но пользовалась — подводила глаза, накладывала тени. Однако слово «замуж», да ещё применительно к себе, раньше в её речах категорически не встречалось. А тут взяло и — мелькнуло.
— Интересно, как? — спросил я не без ехидства. — Прыгнула бы вслед за ним? Или дала б обет безбрачия?
Нет, ответила она, просто считала бы его своим погибшим женихом и плакала. Потом, конечно, вышла бы замуж по-настоящему, но это уже считалось бы — второй раз…
К моему удивлению, у Растяпы обнаружилось что-то вроде исторического мышления — полученного ею косвенным путём. В своём хао-институте она училась на технолога и, хотя даже и не надеялась работать по специальности, её мозги обрели определённую направленность: в истории — помимо красивых легенд, эффектных сцен и сочных деталей — ей хотелось увидеть цепь технологических операций из причин, способов, материалов и результатов. Растяпа хорошо училась в школе, но с учителями истории ей не повезло: они всё время менялись, и ни один не привил страсти к своему предмету. Не исключено, что на тот момент она была и не восприимчива к постижению прошлого. Зато теперь объяснения, откуда что взялось, вызывали у неё радость посвящённого — как у детей, которые только что узнали секрет хитрого фокуса.