Три
Храм Фуджикава
Киото, Япония
Я сунула руку в карман, порылась, едва дыша.
«Ами как-то украла ее у меня? — это было невозможно. Моя сестра всякое умела, но не была хитрым вором. — Что-то не так, — от этого мне стало не по себе, кости словно стали изо льда. Мне нужно было найти дедушку. — Сейчас».
Я поспешила по двору. Дедушка вечером пил чай в чайном домике храма, каким бы ни было время года. Он говорил, что находил красоту в любом времени года, и в его возрасте — он был бодрым даже в семьдесят пять — каждый месяц ощущался быстро и горько, как цветы вишни.
Как и ожидалось, я нашла его в чайном домике, на веранде. Он смотрел, как кои плавают под прозрачной поверхностью пруда. Он все еще носил наряд храма с черными хакама, держал в морщинистых ладонях чашку чая. Его волосы были когда-то черными, как полночное небо, а теперь были серебряными, как луна, сияли в последних лучах дня. Он поднял взгляд, когда я приблизилась, улыбаясь.
— Добрый вечер, Кира, — сказал дедушка.
Я поклонилась ему, а потом прислонила метлу к низкой ограде чайного домика.
— Здравствуй, дедушка. Как твой чай?
— Это не важно, — сказал он, я подошла к нему на веранде. — Слышишь голос на ветру? Что-то сегодня не так, другие храмы в районе сообщают, что ёкаи переполнили их улицы. Пока что нам везет, но были уже отчеты о жестокости на севере.
— Не очень везет, — я показала ему лису-оригами. Дедушка нахмурился. Он опустил чашку и забрал лисичку из моих рук. — Я нашла это у ворот храма. Я положила ее в карман, а через минуты потеряла…
Я замолкла, переживая из-за выражения лица дедушки. Морщин на его лбу стало больше, они стали глубже, тени провели линии на его коже. Мне стало не по себе. Он крутил лисичку в руках, разглядывая ее со всех сторон.
— Вот урок по онмёдо для тебя, — он сжал хвост лисы большим и указательным пальцем и поднял ее. — Это шикигами, слуга, которого онмёджи и ёкаи используют в ритуалах. Я его не призывал, и его магический резонанс мне незнаком.
— Что это значит? — мой голос дрожал от тех слов.
Дедушка поднял руку, чтобы я молчала.
Ветер поднялся снова, шепча:
— Itsu, itsu, deyaru… когда, о, когда мы встретимся?
Мой браслет вспыхнул быстро и ярко, и мне показалось, что звенья замерзли. Я сжала запястье от боли.
— Слушай внимательно, — сказал дедушка, встав на ноги. — Иди к дому, забери сестру. Спрячьтесь в подвале под Сэймэй-мотомия.
— О чем ты говоришь? — прошептала я. — Зачем?
Он взял палочку благовоний из ближайшей керамической чаши, коснулся горящим кончиком лисы-шикигами. Огонь пожирал бумажные лапы шикигами, дедушка сказал:
— Иди. Не покидайте подвал, пока я не приду за вами. В мотомии сильные защитные чары. Они вас уберегут.
Страх был как медь и желчь на языке. Я встала, ободранные колени болели.
— Дедушка…
— Не спорь со мной, Кира! Иди.
Я развернулась и спрыгнула с веранды, побежала по тропе, схватив метлу. Дедушка жил в скромном доме на землях храма, делил сад с комнатами жрецов. Сэймэй-мотомия — маленький храм — стоял на краю его сада. Это было последнее изначальное здание тут. Оно почитало нашего самого известного предка, Абэ-но Сэймэя. Он был самым талантливым онмёджи, магом и экзорцистом в Японии.
Я выбежала на главную дорожку. Справа возвышалось главное святилище, двор и пруды, впереди за высокой оградой скрылись дом дедушки и общежития.
Что-то завизжало во тьме. Звук проехал по моей коже, будто мог оставить синяки. Крик донесся из передней части храма, разлетелся эхом в сгущающейся ночи. Мужчины закричали. Кто-то вопил. Страх сделал мою голову легкой, словно она могла улететь, как фонарик на фестивале. Путь темнел. Я прижимала метлу к груди, сердце быстро колотилось об ребра.
«Храм должен быть защищен от жестоких ёкаев, — сказала я себе. — Он должен быть безопасным».
За мной щелкал звук, словно цикада, но громче. Шум грохотал в моих костях. Я повернулась. За мной тени тянулись по воздуху. Ёкай выбралась из нитей паутины на земли храма. У нее были голова и торс красивой женщины, ее волосы были уложены, как у гейши… но дальше она была кошмарной. Она была наполовину пауком. Ее восемь изящных лап шагали слаженно, ее когти стучали как ножи по брусчатке. Восемь глаз на лице выглядели как прорези, горели ярко, как угли.
«Это… йорогумо. Я не думала, что они существуют».
Ее брюшко покачивалось за ней, нити шелка тянулись из паутинных бородавок. Она зашипела на меня и ударила.
— Нет! — завизжала я, взмахнула метлой, как бейсбольной битой. Щетина метлы ударила ее по левой скуле. Ее голова упала на бок. Что-то хрустнуло в ее шее. Йорогумо отпрянула, рыча, звук напоминал раскат грома.