Хадсон был упрям и имел крепкий желудок, но от смрада этого места и вездесущих мух даже ему сделалось дурно, и он поспешил покинуть помещение как можно быстрее. Он закрыл и тщательно запер ворота. На выходе он увидел, как старые лошади забеспокоились в своих стойлах, будто человеческое присутствие заставило их осознать судьбу, которая ждет их впереди. Он отвел взгляд от несчастных животных, и, когда снова сверкнула молния, за которой последовал громовой раскат, похожий на рев великана, Хадсон вышел из амбара и запер его на засов. Борясь с усилившимся ветром, он добрался до дубов, чтобы укрыться под ними и изучить особняк издали.
Большинство ставен в доме были закрыты. В этом не было ничего удивительного, учитывая надвигающуюся непогоду. Но… не померещилось ли Хадсону движение в четырехстворчатом окне верхнего этажа? Он задумался и попытался прикинуть свой следующий шаг. Как поступить: вернуться в свою палатку или пойти к входной двери?
Его пригласили выпить эля. А ему весьма хотелось промочить горло элем после того, как он надышался смрадом засохшей крови. К тому же его любопытство не умолкало и требовало ответов. Он полагал, что Мэтью Корбетт, скорее всего, не раздумывая, направился бы к входной двери и постучал в нее. Значит нельзя спасовать перед тем, чего не испугался бы даже этот слюнтяй. Внутренняя борьба Хадсона быстро разрешилась в пользу гордости и чести.
По пути к дверям особняка Хадсон подумал, что Корбетт с его неуемным любопытством, иногда бывает круглым дураком, не думающим о собственной безопасности. Что ж, похоже, он сам — такой же безудержный дурак. Так тому и быть.
Он поднялся по темным каменным ступеням на просторное крыльцо, за которым возвышалась тяжелая дубовая дверь. Хадсон взялся за простой латунный молоток и дважды постучал с его помощью. Оставалось только ждать.
Молния сверкнула в небе, гром догнал ее почти мгновенно.
Дверь все еще не открывали.
Дождь зашипел в листьях деревьев, а ветер закружил сорванную листву на крыльце. Хадсон подождал несколько минут, а затем снова потянулся к молотку.
Вдруг послышался звук выдвигаемого засова. Дверь приоткрылась, и Хадсон опустил руку.
— Ja? — прозвучал женский голос, низкий и хриплый. Обладательницу голоса пока было не разглядеть.
— Доброе утро, — поздоровался Хадсон. — Вы Леопольда?
— Я — мадам ван Ремм, — ответила женщина.
— Ах… что ж, а я…
— Манеер[15] Грейтхауз, — отрапортовала она. — Мне известно, кто вы. Август рассказывал мне о вас.
— Стало быть, он рассказал вам и о том, что пригласил меня выпить?
— Верно. — Однако она даже не подумала открыть дверь пошире.
— Что ж, я решил принять его приглашение, — сказал Хадсон.
Наступила пауза, продлившаяся почти минуту.
— Рановато для визита, вам не кажется? — наконец спросила Леопольда.
Он собирался ответить: «Не так уж рано, чтобы предпочесть стакан эля печальной перспективе сидеть под открытым небом, которое прорвало дождем», однако шипящая вспышка молнии, за которой погнался гром, сбила его с мысли. Хадсон посмотрел вокруг и понял, что на мир за пределами крыльца ван Реммов опустилась серость. Дождь усиленно барабанил по крыше и не собирался утихать.
Хадсон снова посмотрел на дверь, которая не открылась ни на йоту шире. Однако и не закрылась.
— Погодка сегодня уж очень неприветливая, — сказал он.
— Дождь пройдет, — холодно заявила Леопольда.
— Ваш брат дома?
— Он… — Леопольда замолчала. Хадсон услышал за дверью голос Августа ван Рема, тихо переговаривавшегося с сестрой. Он не понял, о чем они говорили. В речи Леопольды он узнал одно единственное голландское слово — nee, — что в переводе означало «нет». Август ван Ремм заговорил снова, его голос прозвучал настойчивее.
А затем снова наступила тишина, и в ней не было ничего, кроме грома и дождя.
Наконец дверь открылась.