— Согласна, — робко произнесла она и решительно оттолкнула его от себя. — Ой, уходите, сюда идет Карры эдже... Ну, уходите же скорее!
На следующий день Атамурад вел трудный разговор с отцом:
— Отец, лучшей девушки я не видел. Она красива и чиста, как алмаз.
— Ты еще не приглядывался ни к кому, — слабо возражал Рузмамед,— На белом свете много красоты, и вся заключена в женщинах. Красота же стоит дорого, не так ли?
— Говори понятнее, отец.
— Я хотел получить за Кумыш хороший калым. Мы сидим без хлеба. Когда ты угощался у Сатлык-хана на Челекене, мы тут обходились жареным кунжутом.
— Отец, близок тот день, когда и в наши кибитки придет достаток. Я же тебе рассказывал о замыслах русских. Если пойдут караваны ак-падишаха в Хиву, мы будем первыми караван-баши, а потом посмотрим.
— Ладно, Аташ, — согласился Рузмамед. — Я распоряжусь, чтобы начинали готовиться к тою.
Через несколько дней Кумыш увезли в Ашак к женщинам, и те начали готовить ее к свадьбе. Мужчины вместе с Рузмамедом обговаривали свои обязанности. Нужен был мусаиб — распорядитель свадебного тоя, и Рузмамед предложил:
— Хорошо бы Кара-келя отыскать. Он мой старый друг.
Никто из ашакцев не знал, что Кара-кель вновь переметнулся к хивинскому хану. Не знал об этом и Ата мурад, не бывший дома целый год.
— Отец, я сам поеду в Газават и приглашу его! — вызвался Атамурад.
Сборы были недолгими. Захватил с собой сердар полсотни ашакских джигитов, всегда легких на подъем. Собрались они у кибитки Рузмамеда, благословил их сердар в дорогу, и залылили их кони по долине Узбоя в сторону Куня-Ургенча. В город приехали на другой день под вечер. Удивился Атамурад, сколько туркменских кибиток появилось на северной окраине. Вроде бы совсем недавно, всего год назад, бежали отсюда иомуды, а вот опять здесь. И никаких тревог у них нет, никакой опасности ниоткуда не ждут. Всюду дымят тамдыры, женщины доят верблюдиц, мужчины и дети — на огородах. Джугара, клевер кругом зеленеют. Атамурада узнали сразу. Понеслись приветствия:
— Салам алейкум, сердар!
— Салам, Атамурад, значит, и ты решил вернуться к старому очагу!
Заглянул Атамурад в свой двор. Пусто в нем бея кибиток. Под навесом на айване воробьи пируют, размножилась без хозяев целая стая. Увидев въезжающих во двор джигитов, разлетелись прочь. Развели джигиты огонь в тамдыре, позвали соседских женщин — те испекли чуреки, вскипятили чай. Поужинали, заночевала ашакцы, и утром двинулись дальше. На землях Ильялы и Ташауза тоже увидели туркменские юрты. И опять приветствовали Атамурада переселенцы:
— Слава Аллаху, Атамурад, значит и ты вернулся!
— С тобой спокойнее будет, Атамурад-сердар!
— А земли тут у нас жирные, грех такие бросать!
После ночевок в Ильялы и Ташаузе Атамурад наконец-то добрался до Газавата и остановился возле подворья Кара-келя. Не узнал Атамурад старого двора, когда-то заставленного четырьмя драными юртами, да еще помнились ему черные сожженные скелеты домов, агила и каюков. Теперь на этом месте был не двор, а крепость, построенная на хивинский лад. Да и самого Кара-келя слуги называли бием, что нимало удивило Атамурада. Не сразу он въехал во двор, пришлось ждать, пока пришло разрешение впустить гостя. И впустили во двор только одного Атамурада, а джигитам велели остаться на дороге. Кара-кель встретил Атамурада на верхнем айване. Стоял подбоченясь, а другой рукой опирался на голубую резную колонну.
— Заходи, заходи, сердар! — высокомерно пригласил он старого друга и, повернувшись к стоявшим за его спиной слугам, улыбнулся: — Приспичило наконец-то и бедному Атамураду... Сам приехал.
Атамурад поднялся, поздоровался с Кара-келем и его людьми, понимая, что это его верные слуги и помощники: «Пасутся возле него, как жалкие шакалы около льва. Самого же льва распирает от власти и гордыни. Встретил так, словно милостыню вниз с айвана бросил. Ну, ничего, посмотрим, что будет дальше!»
— Значит, и ты с нами? — спросил Кара-кель.— Похоже, твои куня-ургенчцы поведали тебе о милостивом и мудром решении нового хана, и ты поспешил ко мне, чтобы не упустить самый жирный кусок!
— Пока что не пойму, о чем говоришь, — отозвался Атамурад. — Меня долго не было в Хорезме, ездил на Челекен к русским. Вот вернулся и решил навестить тебя, посмотреть, хорошо ли живешь. Не съел ли тебя новый хивинский маградит?
— Значит, правду говорили люди, что ты к русским уехал,— с сожалением произнес Кара-кель. — Ну что же, тем приятнее тебе будет узнать радостную весть, Сеид-Мухаммед-хан, как только сел на трон, сразу пошел на уступки туркменам. Сначала, конечно, хотел взять нас силой: прислал главного диванбеги Рамакаюз-баши. Тот говорит: «Пусть туркмены вернут все награбленное!» Наши аксакалы в ответ ему: «Нет на свете страны без воров и разбойников. За отдельных гнусных людей мы отвечать не можем!» Уехал Рамак ни с чем, а теперь сам хан согласился с нами, сказал: «Можете награбленное не возвращать, но чтобы впредь не было между хивинцами и туркменами распрей, — переселяйтесь поближе к Хиве. Даю вам лучшие земли по Хазараспской дороге, на Беш-арыке. Будете жить там и служить у меня самыми почетными воинами-мех ремами, никаких налогов с вас брать не буду». Вот так, Атамурад-сердар... Мы добились того, что хотели. Ты боялся, что Хива сделает нас рабами, но, как видишь, за нами остается полная свобода. Соглашайся, Аташ, поскорее на переселение, а то будет поздно!