Каракель тоже пытался заговорить, но Сергей обматерил и его.
Через сутки войска подошли к крепости, которая уже была окружена конными хивинскими сотнями Худояр-бия и Клычнияз-бия. Не более двухсот ашакцев засели в ней и вырваться не могли, ибо хивинцев собралось в десять раз больше. Осада, однако, не давала успеха без орудия, и вот наконец-то вместе со свежим пополнением привезли пушкарей с пушками.
Пушки поставили против ворот крепости, ссадили с верблюдов пушкарей. Шли они на носках, словно подкрадывались. Все были босиком, в драных грязных рубахах, худые и бородатые, словно мертвецы, поднятые из могилы. Старые фитильные пушки, без надобности стоявшие в чарбагском сарае и по счастливой случайности избежавшие всепожирающего огня, сгодились Ниязбаши-бию. Нашел он для них и ядра. Уложенные в пирамидки, они лежали возле пушек. Тут же торчали длинные палки — запальники, с намотанным на конце тряпьем, пропитанным нефтью. Подогнав пушкарей к орудиям, джигиты расставили их по два к каждому и велели заряжать. В изможденных артиллеристах еще жил протест, он выражался лишь в тупых озлобленных взглядах, но не в действиях. Ругаясь отборным матом, корчась от боли, когда по забывчивости становились на ступню, они зарядили дула пушек. Сергей, застонав, присел, но тут же к нему подскочили нукеры и принялись хлестать камчами по голове в спине. Пушкарь взвыл от боли.
— Кость бы вам в горло! — хрипел он с пеной у рта, но ругань ею никого не страшила.
— Сергей-топчи, если не перестанешь реветь, я воткну, в твое горло вот эту палку! — пригрозил Ниязбаши-бий и потряс перед пушкарем запальником.
Вскоре прискакавшие гонцы доложили, что со стороны Ташауза приближаются иомуды. Кара-кель в Ниязбаши-бий вскочили на коней, поехали к своим сотням.
Иомудов ждали, но нападение их было столь внезапным, что хивинцы не успели развернуть свои боевые порядки. Конница выскочила из-за бугров, с севера, и, развернувшись на полном ходу, понеслась на ополчение хивинского хана. Иомуды, выстроившись в две линии, приближались с молниеносной быстротой по всему фронту, охватывая фланги хивинских войск. Еще мгно вение, и все смешалось в кровавой сече. Сергей, видя, что нукер заносит над его головой саблю и кричит что-то, поднял горячий факел и с силой обрушил на его голову. Остальные пушкари тоже размахивали запальниками, отбиваясь от стражников и пятясь к расположенным между пушками и озером раненым. Они спасались от нукеров, но смерть шла накатывающимися волнами косматых папах джигитов. Первая линия, столкнувшись с хивинцами, расстроила их порядки. Пока они, кружа коней, пытались определить, где свои, где чужие, налетела вторая линия и безошибочно расчетливо начала их рубить. Третья волна атаки окончательно сломила сопротивление хивинских сотен. Порубив и разогнав вояк хивинского хана, иомуды прорвались к раненым. Пушкари оказались в самой гуще людского столпотворения. Отбиваясь горящим запальником от иомудов, Сергей орал, пытаясь объяснить, что он их друг, но его никто не слушал. Лихо изогнувшись, молодой джигит саблей выбил из его рук запальник и вторым взмахом снял с плеч его голову, И остальные пушкари не избежали его участи.
Долго еще труп Сергея, как и множество других, топтали туркменские кони. А когда джигиты завершили свое дело, ускакали прочь вместе с освобожденными из Змукшира воинами Рузмамеда.
XIV
Больше месяца пребывал генерал Катенин на старом Эмбинском укреплении. Шатры оренбургского генерал-губернатора синели на взгорке, внизу в зеленых берегах сверкала Эмба, Казаки с ведрами и водовозные брички беспрестанно двигались по взгорью вверх и вниз. У казацких юламеек дымились мангалы и большая по ходная кухня. Слева от русского лагеря торчали кай сакские кибитки правителя Малого джуза, справа — несколько юрт степного разбойника Исета Кутебарова. Небольшая депутация Нур-ишана, приехавшего с Тюб-Карагана, жила в русском лагере. Катенин разрешил Нур-ишану жить рядом, боясь, как бы головорезы Исета не расправились с ним и его людьми.
В лагере, несколько отделившись от него, располагалось и Его императорского величества посольство, отправляющееся вместе с посланцем Хивы Омариль-ханом в Хорезм. Полномочный посол России флигель-адъютант полковник Игнатьев постоянно находился в шатре Катенина, даже ночевал. Утром над степью звенела кавалерийская труба, казаки, сломя голову, бежали вниз, к реке. Офицеры умывались под рукомойниками у юламеек. Генерал-лейтенант Катенин — бывший царский адъютант, в почтенном возрасте сменивший Перовского, вовсе не выходил умываться. Денщик вносил таз с подогретой водой в шатер. И завтрак приносили туда же. Катенин выходил из шатра в голубом мундире, чист и подтянут; и казакам казалось, что он никогда не раздевается — всегда в полной боевой готовности. Недовольным взглядом генерал-губернатор оглядывал Эмбу и прилегающие к ней окрестности. Видел юрты, палатки, юламейки, парусиновые шатры; видел людскую пестроту — белые рубахи и красные шаровары солдат, малиновые халаты и пышные шапки с орлиными перьями кайсаков, косматые туркменские тельпеки и рыжие чекмени. И оттого, что эта пестрота с каждым днем разрасталась, ибо к лагерю спешили отовсюду, — Катенину становилось не по себе.