– Аська!
– Мам, ну скоро… Через час… Или через два. Мам, еще не поздно – белый день. У нас же восемь уроков сегодня было. Помнишь, я говорила? Мы и позаниматься толком не успели…
– Так я тебе и поверила, Аська! Я тебя отлично знаю. Кроме того, я взрослая, мудрая женщина. С большим жизненным опытом, и мне не сложно предположить, что моя самовольная дочь…
– Ма-ам… – перебила Ася и не удержалась, съехидничала: – Считай, что я перенимаю твой опыт.
– Не нахальничай, Аська! Чтобы дома была не позже восьми!
– Постараюсь, – буркнула Ася и отключилась.
Однако она не стала торопиться на станцию. Обошла большой пруд, набрела на мостик с облупленными забавными кентаврами, которые коренастой статью своей и большеголовостью, по мнению Аси, более похожи были на сатиров, нежели на кентавров. Побродила еще немного, потом отправилась к станции в русле возвращающегося в город человеческого потока.
Очки и дедову «шпионскую» шляпу Ася потеряла и не представляла себе, где это могло случиться. Ей было не по себе от тревожащих странностей предпринятого ею путешествия. И все же чего-то иного, более определенного, ожидала Ася от этого дня. Она чувствовала себя побежденной некими силами, которые обитают не столько в пространстве, сколько во времени.
Толпы утомившихся людей возвращались в город после субботней прогулки. В поезде пришлось стоять, в метро тоже. Когда Ася вышла из метро, почувствовала резкий запах гари. Она почти бегом вылетела на площадь, обогнула бело-красную ленточку ограждения, задрала голову и увидела, что над башнями клубится дым, но уже не черный, как при бушующем пожаре, а серый, низкий, издыхающий. Редкие хлопья гари падали кружась. Асфальт был усыпан закопченными осколками оконных стекол. Стояли лужи, в них плавала и таяла ядовитая пена.
По площади серо-зелеными удавами лежали пожарные рукава, но не наполненные, яростно пульсирующие и тяжелые, а плоские, усталые или мертвые. Пожарные складывали лестницы. Милиция гоняла зевак. Среди зевак Ася увидела деда и хотела было улизнуть, но тот, наблюдательный и бдительный, как сорока, ее уже заметил. И тут же окликнул:
– А, и ты тут, Анастасия. Ну конечно! Событие мистическое! Прости мне иронию. Чего же нам ждать после данного знамения? Не знаешь? Я тоже. Пойдем домой, не будем гадать. Грустно, однако. Ты на битом стекле стоишь. Оконные стекла… А были так светлы по утрам, в них небо летело… А, все-то я выдумываю! Какое небо! И внимания никогда не обращал…
– Дед…
– Я, конечно, никогда здесь не жил, но…
– Дед, ты сто раз рассказывал.
– А ты триста раз перечитывала дневник своей прабабки, моей матери. А она здесь жила.
– Да знаю я, знаю! Знаю, что ее маму выселили куда-то в самом начале войны, после того как дом был поврежден зажигалкой, а потом дали комнату в этой нашей квартире на Пушкарской… А потом вернулась прабабушка Настя. Через сколько-то там лет родился ты, из квартиры кто-то уехал с концами на целину, кто-то умер, все три комнаты стали нашими, потому что прабабушка Настя стала профессоршей и ей что-то там по рангу полагалось… И… и…
– Ася, не реви. Ну не надо, маленькая. Ну хочешь, пойдем сейчас мороженое есть?
– Дед, я не маленькая уже…
– Да-да, как тебе три года исполнилось, так и слышу эту фразу. С ужасающей регулярностью. Платка у тебя, разумеется, нет. Вот, мой возьми, вполне свежий, сегодня наглаживал. Глазки вытри.
– Я не реву! С чего ты взял?
– Да-да. Слезы от дыма, от солнца, от сидения над учебниками… И вовсе они не натуральные, а виртуальные. Обычное дело. Асенька, я и предположить не мог, что ты так расстроишься. Или – еще какая причина?
– Дед, хорош приставать…
– «Хорош»! Слава богу – узнаю свою внучку!
Дед ушел куда-то, возвратился поздно вечером, принял рюмочку-другую, видимо, в утешение себе, и заснул. Ася же была сама не своя. Поэтому угнездилась на своем диванчике, надела наушники и стала слушать английские рождественские хоралы – то есть самую неподходящую к своему настроению музыку, которую только смогла найти в дедовых закромах. Обычно такой способ бороться с душевным раздраем приводил ее в себя.
Но нынче не помог.
Ася отбросила наушники, погрустила, поразмышляла и села к компьютеру. Пробежалась по сайтам, по форумам, но и эта прогулка не изменила ее настроения. Тогда она открыла новый документ, оставила невнятный электронный заголовок «Документ 1», чтобы не провоцировать неуемное дедово любопытство, вздохнула на старте и застучала по клавишам. Сначала слова выпадали медленно и неуверенно, как будто капли дождя, который еще не разошелся, потом пошли потоком, потом хлынули так, что Ася не успевала за ними – она никогда не думала, что пальцы ее могут быть столь неуклюжими и непроворными.
«Меня зовут Анастасия, Ася, – набирала она. – Мне плохо, потому что я не умею не верить и не ждать. И я не люблю притворяться. Но я часто бываю грубиянкой и вру, чтобы не приставали. Мне скучно объяснять и признаваться всем и каждому в том, что я люблю и не люблю тысячу разных вещей. Что я люблю гулять одна, потому что еще не дождалась того, кто мне никогда не надоест. Что я не люблю слова нельзя и невозможно, ты еще не доросла и ты уже большая, а также пора подумать о будущем и пора научиться ответственности.
Я не хочу быть обычной, как все. И я знаю, что мне может принадлежать весь мир с его закатами и рассветами, с его штилями и ураганами. Но для этого нужно найти себя. Чтобы найти себя, я следую за своей мечтой, для мечты не существует времени и расстояния, для нее нет оков – как для огня, ослепительного и отчаянного, такого огня, каким горят звезды. И никто не скажет, что горят они напрасно.
Мишка, это я, Настя. И я продолжаю писать тебе. Я много знаю о войне. И я теперь знаю, Мишка, что жизнь – это случайность, это миг. Но этот миг длится дольше вечности, поэтому предсказанные встречи неизбежны посреди случайности жизни, раз уж выпала она, эта жизнь, эта случайность. Но, для того чтобы встретиться, нужно пройти свою половину пути. Я плутаю, но иду. Идешь ли ты мне навстречу?
Мне так нужны твои письма, Мишка! Если ты не пишешь, то все напрасно. Все мои блуждания в надежде на встречу с тобой напрасны. И чуда не произойдет – пространство не дрогнет, не изменится, не замкнется бесконечной восьмеркой, не сожмется до точки встречи, чтобы однажды вынести нас друг к другу. Через семьдесят лет…»
«Про семьдесят лет я, конечно, не верю, – писала Настя. – Но, может, мы не расслышали, а она сказала не семьдесят, а семь?
Я не могу не вспоминать этот случай, Мишка. Помнишь, как в Павловске противная Викторина Виленовна стала вдруг совсем другой, прямо поэтической, прямо Анной Ахматовой! И мы ее слушали в первый раз в жизни! А потом развинтили свои фляжки и пили остывший чай с хлебом и с карамелью. Чай из фляжек всегда невкусный и пахнет железом. И конфеты у всех растаяли на жаре, фантики прилипли, и мы выкусывали то, что осталось от конфет, прямо из фантиков. Почти все перемазались и умывались у какой-то плотинки, у водопадика под мостом, и, чтобы не свалиться в воду, держали друг друга за пояса.
Потом физкультурники сказали, что хватит лирических отступлений и пора заняться тем, ради чего мы приехали в Павловск, то есть ориентированием на местности. Всех разбили на три группы, каждой группе выдали по компасу и план парка. И каждая группа должна была достичь своей цели, придерживаясь проложенного по плану маршрута, а потом, примерно через час, вернуться в точку сбора, к какому-то павильону под горкой у Центрального пруда. Каждую группу сопровождал учитель, не могли же нас разогнать одних? Все бы разбрелись кто куда, а дорогу к Центральному пруду любой встречный подсказал бы, и компас ни к чему.
Мы с тобой попали в группу к Викторине. Что-то с ней все-таки случилась, голова, может, болела? И шла она, и молчала, глядя себе под ноги, как заколдованная, и, по-моему, ничего вокруг не замечала, а о нас и думать забыла. План и компас нес выскочка Луков и никому не давал посмотреть. Он завел нас в лес, но, может быть, маршрут и был такой?
Всей толпой идти было скучно. К тому же в нашей группе были ябеды и сплетницы двойняшки Кудрявцевы. Наверное, если бы не они со своей надоедливой привычкой подслушивать в четыре уха, и подглядывать в четыре глаза, и болтать, о чем не надо, и попусту трещать, выводя всех из себя, ничего и не произошло бы…