– Лялечка! На площадку!
Она тут же вернулась на прежний курс, пронзительно глянув на меня уже через плечо.
– Ничего себе Лялечка! – обернулся я к соседу. – Да ей уж поди лет восемьдесят!
Вообще-то, у меня нет обыкновения вот так запросто, по-свойски, обращаться к совершенно незнакомым людям. Но то ли располагающая внешность этого человека, то ли его мундир с капитанскими погонами (сам-то я, вживаясь в роль, начал ощущать себя полковником), то ли общность нашей сегодняшней работы невольно развязали мне язык.
Сосед широко улыбнулся.
– Семьдесят восемь, – уточнил он. – А вообще, эта Лялечка – что надо Лялечка! Королева эпизода, живая легенда «Ленфильма».
– А отчего же это она на меня так странно отреагировала? Должно быть, перепутала с этим… ну, кого я сегодня заменяю?
– Чурило? Да бросьте, они у Гетмана на «Поляков, телегу» семь лет вместе отмучились, можно сказать породнились, она с Юрием Алексеевичем через день по скайпу общается… Хотя… может, заинтересовалась, какого такого заместителя подобрала ему наша курица.
– В смысле Галина Бланк?
– Она самая. Хоть бы фамилию поменяла, что ли, – натуру-то все одно не изменишь…
Мы дружно усмехнулись – и в этот самый момент чертом из табакерки на нас выскочила запыхавшаяся Галина.
– Платон, вот вы где! На площадку, срочно! – Собеседник мой резко встал и бросил едва начатую сигарету в урну. Галина ткнула пальцем в моем направлении: – Андрей, вас тоже касается.
Съемка первого эпизода прошла для меня в каком-то умственном тумане, в памяти остался лишь страх – не зафиксировала бы бесстрастная, но чуткая камера нервическую дрожь в коленях, не потекли бы поверх гримерской пудры предательские ручейки пота, не сохранились бы в окончательном варианте те истерично-визгливые интонации, с которыми я выкрикнул единственную свою реплику… Однако крестный путь от команды «начали!» до команды «стоп, снято!» был дважды пройден без заминок и остановок, от «крупняков» режиссер и оператор по понятным причинам отказались, и вот уже я обнаружил себя на лавочке у входа – обессиленного, судорожно заглатывающего воздух открытым ртом.
– С почином! – Рядом со мной присел Платон, по сценарию он и был тем самым Леонидом, сопровождавшим меня по коридору.
– Спасибо на добром слове, Платон, – ответил я после тяжкого вздоха. – Кстати, впервые в жизни встречаю тезку своего отца.
– Даже так? – Он посмотрел на меня с интересом. – Получается, вы Андрей Платонович.
– Именно. Пользуясь случаем, представлюсь по полной программе: Андрей Платонович Афанасьев, в прошлом главный специалист Геодезического управления, ныне – пенсионер, а с этого дня еще и актер-пересменщик… Что это там Раневская говорила про плевок в вечность?
– Да бросьте вы, Андрей Платонович, у вас классно получилось, ни одна собака не отличит… Между прочим, вон там чай с бутербродами дают. Не желаете?
– А успеем?
– Да они еще долго переставляться будут… Вы сидите, сидите, я принесу…
Чай был выпит, бутерброды доедены, а во дворе все еще колдовали с фасадом, прикрывая современные вывески и рекламы досками и тряпками, таскали приборы, вызванивали запропавшую где-то в дороге «игровую» машину ЗИС-110. Доносились громкие призывы администратора поторопиться и стенания оператора, что уходит свет.
– Да-а, – протянул Платон, – похоже, в обозримом будущем нас в кадр не позовут… Андрей, простите, позвольте задать один странный вопрос. Можете не отвечать, если не хотите, просто для меня это важно… Ваш отец – он кем был?
– В смысле – по профессии? Военный, на момент моего рождения – уже отставной, служил на каком-то заводе не то кадровиком, не то военпредом…
– Воевал?
– Да. Впрочем, как и все его поколение. Прошел всю войну, дослужился до полковника – я потом еще его папаху таскал! – демобилизовался в сорок восьмом, и его подселили в нашу квартиру, в выморочную комнату. Так они и познакомились, родители. Он был старше мамы на тринадцать лет… А потом родители разошлись, и он уехал куда-то в Казахстан. Я, честно говоря, его и не помню почти, мне тогда лет пять было, не больше.
– Вообще-то в пять лет память цепкая. Я вот до сих пор всех мальчишек со двора по именам помню, даже дворничиху, которая нас гоняла.
– Так это все и я прекрасно помню, да и многое другое. А вот отца… Знаете, есть такие люди, которые умеют быть незаметными, как бы отсутствуют, даже находясь рядом. Отец был из таких – молчун, одиночка, крайне скупой на проявления чувств. В этом они с матерью были похожи…
Отчего-то я не испытывал ни малейшей неловкости, откровенничая с этим малознакомым человеком. Наоборот, мне было приятно заинтересованное внимание, читавшееся в его лице. Да и кому теперь могла повредить моя откровенность?
– Умел быть незаметным… – с каким-то напряжением проговорил Платон. – А вы не в курсе, в каких он войсках служил?
– Мама как-то не очень любила говорить о нем, но однажды обмолвилась, что он имел отношение к контрразведке. Особист, может и смершевец.
– Н-К-В-Д… – четко, по буквам проговорил Платон, словно обращаясь сам к себе.
– Разве это теперь имеет значение?
– Для меня – имеет! Хотите знать, почему? – Я кивнул. – Тогда слушайте!
Невероятную историю, рассказанную мне Платоном, я начал записывать в тот же вечер и закончил через неделю. В отличие от моего премудрого соседушки никакой я не писатель, так что прошу: не судите строго…
Второй режиссер похлопал в ладоши, привлекая внимание находящихся на площадке.
– Все, кто заняты в сценах 32, 34, 38 и… и… – Он сверился со сценарием, – 40 и 41 свободны до восьми часов. До восьми! – Он посмотрел на часы. – То есть у вас четыре часа свободного времени… Так, где бригадир массовки?! Юля, соберите ваших людей на лестнице…
Платон поискал глазами ассистента по актерам. Вернее, ассистентку, девушку по имени Анжела, худенькую, невысокую, с длинноватым носиком, светлыми прямыми волосами до ключиц и голубыми глазами за линзами очков в тонкой металлической оправе. В группе её звали Белоснежкой. Анжела сидела, сгорбившись, на пластмассовом стуле и, подложив под бумагу папку, что-то писала на коленке. Платон поставил недопитый чай на буфетный столик и направился к ней. «Интересно, почему последние десять лет ассистенток по актерам непременно зовут Анжелами, Анжеликами, Дианами или Снежанами, а если подвернется Галина – то обязательно Бланк», – как-то не в контексте ситуации подумалось ему.
Белоснежка подняла на него глаза.
– А, Платон Сергеевич, да вы отдохните, ваши сцены переносятся на вечер…
– Я слышал, Макс объявил. Анжела, я живу в полутора кварталах отсюда, четыре часа до восьми, если можно, я дойду до дома… вернее доеду…
– Конечно, Платон Сергеевич, только телефон держите рядом, если что, я позвоню. Текст у вас есть?
– Да, вот он.
Платон улыбнулся и, вынув из кармана шинели свернутый в трубочку сценарий, показал девушке.
– Вы сцены все себе пометили? Дайте я посмотрю.
Она забрала его сценарий и старательно обвела кружочками все отложенные сцены.
– Ну вот, я вам все написала. В 34-й и 41-й у вас очень много слов, вы посмотрите ещё…
Он взял протянутый сценарий и тоже понизил голос:
– Так я же на машине… – и сделал заговорщическое лицо.
– Ой… ну ладно. Только никому не говорите, что уходите, а как я позвоню, пожалуйста, возвращайтесь сразу.
Платон закаменел лицом, вытянулся в струнку, вскинул правую руку к козырьку фуражки и отчеканил:
– Так точно, товарищ первый секретарь горкома! Будет выполнено!
– Я на вас надеюсь, – сказала Белоснежка, ещё чуть-чуть поволновалась и вновь принялась пристраивать на острой джинсовой коленке свою писанину.
Второй режиссер снова захлопал в ладоши и прокричал:
– Снимаем сцену 17! Все, кто занят в сцене 17, прошу на лестницу! Грим-костюм на площадку, реквизит… Реквизит, мать!!!.. У нас «беломор», две пачки на подоконник, спички, планшетка. Реквизит!!! Юля, я же сказал, ваших людей на площадку… Черт!
Платон, перешагивая через провода и кабели, вышел в коридор, ведущий на лестницу, параллельную той, где готовились к съемке. Шум голосов, команды затихали, потом исчезли совсем.