Начало….
Один раз, когда мне было семь лет, я очень сильно заболел… Три или четыре ночи подряд, раз за разом, я проваливался в липкую бархатную тьму и летел, захлебываясь собственным криком, обливаясь от окружающего жара серым горьким потом. А днем меня знобило, и я закутывался в несколько шерстяных одеял и дрожал там как заяц под кустом.
Где-то, на второй день болезни, я так ослаб, что не мог подняться на ноги, поэтому в туалет, соскользнув со своей еще детской низкой кроватки, я полз на коленях, упираясь в доски пола локтями. Мама кричала, она ругалась, она, конечно же, знала, что мне плохо, но не могла, или не хотела поверить, насколько… мне плохо.
– Зачем ты притворяешься..? – громко шептала она хриплым злым голосом. А я в ответ обиженно плакал, но без слез, они все высохли еще ночью от жара.
Когда я стал взрослым, то понял, что за ее хриплым громким шепотом прятался обычный человеческий – мамин страх. Она просто не желала верить в самое плохое, а я выкарабкался, провалявшись вместе со своей болезнью почти месяц, категорически отказываясь ложиться в больницу, или идти в школу.
Я месяц лежал на животе, так как не мог спать спокойно на исколотой уколами заднице. С тех пор у меня на всю жизнь осталась привычка, во сне хвататься за каркас кровати, до судорог сжимая эту сомнительную опору, и я до сих пор боюсь, однажды провалится в эту липкую бархатную жуть…. черную жару или нескончаемую тьму.
1. У бабушки в деревне. Друзья…
Мир благоухает яблочным пирогом. А в моих ресницах запутались солнечные зайцы, настойчиво требуя, чтобы я открыл глаза. Я пытаюсь спрятать свою голову под подушку… Но, в очередной раз, вдохнув запах яблочного пирога, перемешанный с речным бризом, залетевшим в открытые окна, и ароматами многолетников из палисадника во дворе нашего старого деревянного дома, обители бабушки Фисы, у ней я гощу, окончательно просыпаюсь, откидываю в сторону ветхую белоснежную простыню, и голыми ступнями встаю на прохладные половицы цвета терракоты. Они возмущенно скрипят…. – Бабушка..! – кричу я, топая в сторону кухни. А в ответ – тишина, только цвирканье кузнечиков за окном, еле слышное мычание соседской коровы, ее не выгнали пастись в заречные луга, потому что, вот-вот должна отелится. И мерное тук-тук-тук – старинных ходиков над моей головой, вместо одной гири бронзовый Будда весь покрытый патиной – неизвестным образом попавший в эти места, не то – очень маленький купеческий городок, не то большая деревня, бабушка говорит, что шесть сотен лет назад это место – столица окружающего окоема на сотни верст вокруг. – Баб, ты где? Бабушки нет, на кухонном столе за печкой глиняный кувшин – крынка парного молока, тот самый яблочный пирог в щербатой тарелке покрытой финифтью коронованных орлов и надписью «Кузнецовъ» 1905 г. Под тарелкой с пирогом записка:
Буду к 19.00. вызвали подменить Надежду.
Бабушка
Я вздыхаю, поправляя сатиновые трусы – темно синие с белыми якорями, моя гордость и зависть местных пацанов, обидное «морячок» брошенное в спину, и иду умываться.
Я большой, мне семь лет. Я обещал маме, что больше не буду болеть… и поэтому набираюсь сил перед школой, живу у бабушки и лопаю витамины, запитываясь настоящим солнечным светом как батарейка.
В ручнике закончилась вода. Поэтому, я умываюсь прямо в бочке – у дома, отражаясь в ней взъерошенной лохматостью русых волос, курносым носом с рыжими веснушками и большими распахнутыми в этот мир глазами. Мама говорит, о том, что мои глаза похожи на небо. А я думаю, что: они – серые», но не спорю. Голубое бескрайнее небо тоже бывает серым, перед самым дождем или, когда вот-вот пойдет первый снег. – Брр… – я стараюсь не думать про зиму, впереди еще целый месяц лета, и я свободен как птица, вот налопаюсь яблочного пирога с парным молоком и решу, куда мне лететь.
За скрипучими серыми воротами с бронзовой щеколдой в форме стрелы – широкая дорога с пружинящими деревянными тротуарами. Эта дорога бежит вниз. К самой реке. Виляя, словно дворовый пес, обрубком куцего хвоста. Складываясь в серпантин – заросший лопухами и диким шиповником оврагами. Мимо пыхтящего белым дымом хлебозавода – бывшего когда – то православным храмом Ильи пророка. Пересекаясь с высоким забором с частными садами, с крыжовником и колючей малиной, вишнями, жимолостью и яблоньками. А еще, купеческими кирпичными усадьбами и такими же, как наш дом – древними бревенчатыми избами – почерневшими от времени и суровых зим. Там, за оврагами и болотистыми ручьями, вековые амбары, с провалившимися крышами. И все тропинки выходят прямо на песчаную косу, спускаясь к самой воде. Река – широка, за ней сочные заливные луга, лес – настоящая тайга – изумруд на изумруде, проблеск белых берез и корабельные сосны – упираются верхушками в небо, а там – на самом горизонте – одинокая гора со странным непонятным для меня названием Полюд. Меня безумно манят эти заречные дали, я знаю, что, они наполнены неведомым и таинственным. Но, отправляться туда один, я не спешу. Поэтому, просто перехожу дорогу. Перебираюсь на другую сторону. Здесь не бывает машин. По этой дороге обычно ходят, и лишь иногда проносятся тихоходные мотоциклы с колясками, похожие на травяных жеребчиков. Цвирк… Я иду к своим друзьям, Ленке и Сергею, они брат и сестра, они же Лека и Серый – белобрысые – выгоревшие на солнце, вечно смеющиеся, коричневые от того, что днями пропадают на улице, они старше меня на пару лет, но здесь в нашей компании мы на равных, потому что мы вместе. Они пахнут дымом и ветром, наверное, от того, что на крыше сарая, что рядом с приземистой банькой запускали своего оранжевого змея – сделанного из старого плаката «Миру – мир!» и тонких реек, перемотанного алыми нитками, зовущимися – мулине. У них одинаковые глаза – серо-зеленые, и руки – в белой краске, помогали красить забор своей бабушке Вере, с которой живут все лето, так же как я.