— Испугался, — афганец раздвинул губы, зубы блеснули и вокруг круглых глаз разбежались морщины. Вдруг подумалось, что я определенно уже где-то его видел. — Беги, — сказал он. — Твоя гостиница вон там, — он показал рукой. — Если ты хочешь найти то, что пропало, ты должен искать, не теряя времени.
Глава девятая
Когда наш роман с Пат только начинался, самым сложным была вынужденная разлука. Подчас мы могли видеться лишь раз в месяц, и я — было и такое — приезжал к ней на один день, с тем чтобы на следующий уехать. Радость от встречи компенсировала мучительное время в одиночестве.
Мы ездили друг к другу на автобусе, летали на поездах, стремились на самолетах. Тянулась разлука, потом время начинало двигаться быстрее, еще быстрее, и, наконец, вспыхивал свет — объятия, первый поцелуй. Все, что я говорю, звучит банально, но в одиночестве у меня даже сердце билось медленнее.
При встрече, когда рот с трудом прерывался от поцелуев, я рассказывал ей про себя, и от того, что она внимательно меня слушала, жизнь наполнялась новым, свежим смыслом — становилось ясно, что все, что было до сих пор, просто вело к Пат. Она тоже что-то рассказывала, но реже. Мы пили вино и снова забирались в постель.
Я смутно понимал, что если мы начнем жить вместе и прекратится мучительный цикл встреч и расставаний, страсть наша должна поуменьшиться, но этого не произошло. Случилось другое. Если раньше душевная мышца, отвечающая за то, чтобы держать себя в узде, была натренирована и готова, как натянутая струна, то в постоянной неге она расслабилась. Расставаться, даже на короткое время, стало тяжелее. Когда Пат уезжала повидать подруг в чужие города и страны, у меня возникало ощущение, что она исчезала совсем. Я начинал мертветь, и даже кожа у меня на лице натягивалась — я как будто высыхал.
Это печальное недоразумение кончалось с ее появлением. Расставание равно ожиданию: в этом уравнении есть одна важная переменная — длительность ожидания. Я один раз подумал, что если ожидание длится слишком долго, то расставание может стать бесконечным. Превратиться в «навсегда». Мне хотелось, чтобы меня минуло подтверждение этой догадки.
Пино неожиданно и без объяснений высадил меня у Колизея. Я брел среди сонма в основном черноволосых людей и искал среди их истомленных лиц рыжеволосую прекрасную голову Пат. Добравшись до станции метро, я спустился, выбрал, как мне показалось, нужное направление и покатил.
Быстрое движение успокаивает, и я подумал, что никогда не ревновал ее. Мысль эта почему-то преисполнила меня уверенностью в себе и даже гордостью. Как будто не ревновать — это по определению делать что-то замечательное, выигрывать у кого-то.
Не успел я войти в наш темный и прохладный подвальчик, раздеться, принять душ и налить себе первый стакан холодного белого вина, как в дверь позвонили. Это был сюрприз. На пороге стоял Влад.
— Это я, — сказал он. — Можно зайти? Мне надо с вами поговорить.
Он изменился, превратился в другого человека. Невозможно было поверить собственным глазам. Из плотного, надутого, розового, упакованного, как толстая мортаделла, в модный летний костюмчик с животом, запонками и самодовольной миной, бывший муж Пат превратился в сдутый серый мешок.
— Я с ней много раз ездил в Италию, — проговорил он, когда мы прошли через комнаты и расположились в садике с видом на деревья, кусты и кактусы в горшках. — Но почему-то в Риме ни разу не были. Были в паршивой мокрой Венеции, в ненормально дорогом Милане сто раз. Ездили на Сицилию, в Неаполь… а в Рим никогда. И вот, вы знаете…
— Что вам нужно?
Я смотрел на него, на лицо незнакомого мне мужчины, и вдруг подумал, что между нами, вероятно, должно быть какое-то сходство. Ведь, так или иначе, мы действительно выбираем каждый раз кого-то, кто хоть в какой-то степени походит на предыдущего партнера. Или кто-то выбирает нас. Я вспомнил других своих жен и понял, что это не так.
Я смотрел на него и думал, что бывшие муж и жена не должны больше встречаться, потому что все, что они могли сказать и сделать друг для друга плохого или хорошего, они уже сделали, и ворошить золу незачем. Кроме этих банальностей я думал, что если бы так не устал за утро, то с удовольствием бы затеял сейчас скандал и заехал Владу в его пухлое розовое ухо.
— Вы мне неприятны, — сказал я ему и достал бутылку из-под стола. — Будете вино?
Он посмотрел на меня жалобными глазами.
— Зачем вы это пьете это дерьмо? Мне говорили, что вы не бедный. Ладно уж, давайте, — он толчком пододвинул стакан.