Очередной парк, и мы переехали через Тибр. Я подумал, с чего мне лучше начать, чтобы рассказать о вчерашнем визите. Мне надо было рассказать об этом, ведь я и так утаил от полиции кровь на кровати.
— Вчера… — начал я.
— Минуту, — Пино остановил меня. — Привычка врать для бизнесмена — тоже ничего особенного, если бы не еще кое-что. Дело в том, что девушку, на которой он собирается жениться, зовут… так же, как и вашу жену. Sorprendente, non è vero?6 Так что вы хотели мне сказать?
— Патриция? — не поверил я своим ушам.
— Да, — рявкнул Пино, — и они чертовски похожи между собой.
Машина остановилась. Пино быстро выскочил наружу, громко хлопнув дверцей.
— Вылезайте, — скомандовал он. — Это госпиталь святого Петра. Может быть, мы найдем вашу жену здесь. Как для вас было бы лучше? — полицейский пронзительно посмотрел на меня. — Найти ее мертвой или узнать, что она ушла к другому?
* * *
Как-то мы заговорили с Пат о ревности.
— Мне кажется, — сказал я тогда, — что ревность возникает из-за того, что ты не доверяешь своему мужу или жене. Ну, то есть это такая форма недоверия.
Мы лежали на пляже в испанской Тарифе, где через узкий Гибралтарский пролив отчетливо проступала Африка. Пляж, на котором мы оказались, был одним из нескольких самых известных среди виндсерферов — это те, которые катаются по высоким волнам на досках с парусом.
Гибралтар — место, где Средиземное море соединяется с Атлантическим океаном. Никаких признаков этого видно не было, кстати, как и высоких волн. Досок тоже не было. По пляжу бродил десяток загорелых парней и в три или четыре раза больше девиц в одних плавках.
Девицы фотографировали друг друга в полураздетом виде и счастливо смеялись. Некоторые из них кокетничали с парнями — смеялись и строили им свои черные глазки. Я пристроился сбоку от живота Пат и внимательно следил, как под ветром, прилетевшим из Африки, трепещут крошечные выгоревшие волоски на ее коже. Поцеловал и перевернулся на спину.
— Что ты думаешь об этом? — спросил я.
— О чем? — лениво произнесла Пат.
— Как о чем? — удивился я. — Неужели ты ни разу в жизни не ревновала?
— Не знаю, — вполне искренним тоном произнесла она. — Я не помню.
— А если я тебе изменю? Хотя бы вон с той…
Пат нехотя приподняла голову.
Девица стояла в полосе прибоя к нам спиной. Мелкие волны набегали на ее ступни, ее рост вряд ли превышал метр шестьдесят пять. Неожиданно примерно метрах в десяти от берега вода забурлила, как будто огромная рыба спала там, а теперь проснулась и вздрогнула всем свои похожим на длинное и толстое бревно телом.
Рябь на воде усилилась и вдруг вспенилась волной. Сначала совсем невысокая, волна выросла стремительно, вскинулась — в это невозможно было поверить, но уже в пяти метрах от прибоя она шла стеной. Тихий ветер дул по-прежнему ласково, ничего не изменилось. Девушка не успела сдвинуться с места, когда волна на всех парусах подкатила выше ее раза в два и с пушечным гулом упала вниз.
Девица исчезла — казалось, волна съела ее. Вновь мелкий прибой, ветер — как будто ничего не было. Из воды показалась рука — испанка вынырнула, поднялась на ноги и засмеялась.
— Тогда я от тебя уйду, — сказала Пат и снова опустила голову на песок.
* * *
Госпиталь святого Петра производил приятное впечатление. Много зелени, тишина — такое ощущение, что в этом месте просто отдыхали. Морг оказался на первом этаже, что было неожиданностью — все те, в которых я бывал до этого, находились в подвалах.
Сквозь цветную нижнюю часть стекол в окнах морга свет проникал совсем уже карнавальными пятнышками — кружочками и треугольниками.
— Я вам советую, — кашлянул Пино, — подумайте о приметах. Татуировки, шрамы, еще что-нибудь. У вас может закружиться голова, вы разнервничаетесь и все сорвете.
— Не закружится, — сказал я спокойно. — Кажется, я вам говорил, что работаю хирургом.
Труп был прекрасен. Прекрасное белое тело с коротко постриженными рыжими волосами на лобке лежало на прозекторском стальном столе и было удивительно. Я видел много трупов и хочу сказать, что в умершей человеческой плоти есть особая красота. Она не живая и не мертвая. Это не мрамор, но и не холодная резина. Над мертвой человеческой плотью как будто таится дымкой остывающий дух. Именно он придает телам неотразимость. Трупы животных по сравнению с ними — просто сломанные игрушки. С мехом или перьями.