Я представил себе тени, которые невидимый, растворенный в темноте Харон переводит через реку, и мне стало невыносимо жалко всех умерших, потому что окружавшая темнота и вправду гасила, как мне представилось, любые представления о земном мире. О цветах, запахах, наслаждении.
Волна, пришедшая после тихой и длинной паузы, взметнула нас вверх, и мне даже почудилось, что еще немного, и я смогу разглядеть лица, что сияли над нашими головами, так высока она была. Я почему-то подумал о девятом вале, когда волна опала и мы полетели вниз, и летели так долго, что я успел подумать, что подземное царство находится не просто под землей. Оно устремлено к центру Земли. К его черному солнцу.
Движение остановилось, Харон открыл дверь, в которую ворвался яркий свет и ослепил меня. Сделав несколько шагов, я остановился и стоял так, пока не обрел способность видеть. Я был в одиночестве, хотя и не слышал, чтобы мой спутник удалялся. Но это совсем не испугало меня, так неожиданно оказалось то, что окружало меня теперь.
Я оказался в цветущем саду. Черная маленькая хижина с источенной червями дверью осталась за спиной. Она выглядела странно неуместной среди деревьев, лиан, трав и прочих растений, которые в изобилии росли везде, куда только можно было направить взгляд.
Настроение мое изменилось на почти ликующее — загробный мир предстал совсем иным, и я подумал, какое облегчение должны получать тени умерших, попадая на эту поляну после странствия по страшным водам Ахерона.
Мне очень хотелось пройтись, даже пробежаться по траве, пощупать ее, понюхать, но внутреннее чувство удерживало меня. Чувство это говорило, что все, что я вижу, могло лишь внешне напоминать знакомое, земное. Что я должен был быть очень осторожен.
Я пристально вгляделся — нет, в травах и цветах не было ничего необычного, более того, мне пришло в голову, что нелепо пугаться смерти, находясь в моем положении.
Сделав шаг, я убедился в том, что все не так просто. Ромашка, склонившаяся было под моей ногой, вдруг оторвалась от земли и с тонким визгом закачалась на уровне колена. В голову полезли несообразные мысли о минном поле, тем более несообразные, что минные поля обычно преграждают путь куда-то. Но куда? Я не знал, куда мне нужно.
Может быть, Харон остался в хижине? Значит, мне надо было вернуться и спросить у него дорогу. Исчезнуть в такой момент было с его стороны не очень честно.
Стараясь не задеть продолжавшую противно, хотя и тихо, визжать ромашку, я медленно попятился и вот уже упирался спиной в дверь. Она оказалась заперта. Я постучал, потом снова подергал за ручку — все без ответа. Что оставалось делать? Оставалось действовать на манер сталкера из одноименного фильма.
Подобрав камешек, я бросил его и, стараясь ступать осторожно, двинулся в ту сторону, где он упал. Ничего не произошло, кроме того что все цветы, все эти лютики и ландыши, после того как я прошел по ним, на манер первой ромашки так же оторвались от грунта и повисли в воздухе, слегка повизгивая.
Выбрав в качестве ориентира ближайшее дерево, оказавшееся пальмой, и продолжая бросать камешки, я добрался до него и не без опаски дотронулся. Пальма отреагировала. Она также поднялась в воздух, и к тонким противным звукам цветов теперь прибавился ее басовый, низкий.
Я не знаю, сколько на это ушло времени. Двигаясь от дерева к дереву, мне в конце концов удалось создать некое мощное и разнообразное звучание — оркестр наигрывал нечто бравурное, но с грустным оттенком, словно хоронили фельдмаршала и кони медленно шли, помахивая пышными плюмажами.
Сначала я слушал отвлеченно, пока не понял, что могу разобрать слова среди этой странной музыки.
— И, ах, я самый справедливый. И, ах, благочестивый самый.
Трава вокруг моих ног задвигалась, будто привлеченная звуками голоса.
— Кто вы? — спросил я, помня указания Харона.
Трава неожиданно и быстро стала оплетать мои ноги, потом тело, и через секунду я уже ощутил, как она щекочет шею. С трудом поборов желание стряхнуть, оборвать ее тут же, я ждал. Музыка и слова повторялись, цветы и деревья парили в воздухе, но далее ничего не происходило. Я уже было собрался повторить свой вопрос, как в самой близи уха услышал очень тонкий, но явственный голос — вернее, даже хор из десятка голосов:
— Сядь, скорее сядь, ведь перед тобой Иах! Несчастный, ты медленно каешься, нельзя стоять перед Иахом!