Закончив на этой фразе, Харон повернулся и двинулся по тропинке дальше. Мы шли, и понемногу моя грудь наполнялась радостью. Веселые нотки зазвучали в ней, как будто это был концертный зал, а я его дирижер. Как бы то ни было, а ведь я проник, просочился, смог, победил, сделал. Листья с веток по краям дорожки задевали мое лицо, а я все повторял: «Я найду тебя, я тебя найду. Как-нибудь да найду». Лицо Пат всплыло передо мной, приблизилось, и я почти поцеловал его, почти дотронулся, как оно исчезло.
Дорога взбежала на холм, и вдруг мне пришло в голову, что я понятия не имею, сколько сейчас времени.
— А сколько сейчас? Скоро обед? — спросил я у Харона.
— Нет, — ответил он. — У нас тут, можно сказать, коммунизм. Тепло, светло. Ни еды не надо, ни отдыха. Потому что впереди вечность, а вечность — она нетребовательна. Это пока человек живой, ему все надо. Здесь, конечно, не так весело, но вот видишь — есть свои плюсы.
— А откуда свет?
— Как это у вас говорят, — хмыкнул Харон, — от верблюда. Так всегда было. А научных исследований никто не проводил. Здесь, видишь ли, все довольствуются тем, что есть.
Мы стали подниматься на холм, продолжая болтать, и остановились и замолчали лишь на вершине. Лес закончился. Высокие деревья разошлись в стороны как шторы, и перед нами раскинулся обширный вид без конца и края. Большое, заросшее травой пространство было ограничено широкой рекой, вода в которой была тоже зеленой, как и берег. Множество людей стояли внизу и молча смотрели на нас. Все они были наги и неподвижны.
Я в очередной раз подумал, что в этом мире очень тихо. Хотелось любого звука, жужжания, скрипа, чириканья. Ничего.
— Почему они молчат? — спросил я.
— Потому что им нечего сказать, — ответил Харон и махнул рукой.
Люди, до этого стоявшие в беспорядке, стали быстро перемещаться, и через какое-то время перед нами встало множество колонн.
— Пойдем, посмотришь, — Харон хлопнул меня по спине. — Сейчас легионы теней будут переходить через реку Коцит. Называется «рекой сожалений». На ней происходит окончательное прощание с земной жизнью. Тени, понятно, плакать будут. Угадай, что за вода в этой реке.
— Неужели слезы?
— Правильно, — Харон споро стал спускаться по склону холма.
Я поспешил за ним. Наконец мы оказались вблизи теней. Бледные, они стояли, не шевелясь, глаза у них были открыты, и оттуда действительно без перерыва лились слезы. Тени были разного возраста, но, к моему удивлению, пожилых было совсем мало. Мы шли вдоль бесконечных рядов, и прямо на наших глазах выглядевшие до этого стариками превращались в молодых, лет тридцати-тридцати пяти, людей. Я с недоумением посмотрел на своего спутника.
— Что происходит? — спросил я его.
— Мы же не на земле, — ответил он. — Здесь не может быть старцев и младенцев, просто потому что здесь нет времени. Поэтому все приобретают средний возраст, который уже будет навеки.
Мы подошли к реке. Зеленая ее вода была прозрачной, и видно было, как на дне шевелятся длинные плети пышных трав. Харон повернулся к теням и сделал повелительный жест. После этого он ступил на воду и пошел по ней на другой берег. Я замешкался и стоял у кромки воды, не решаясь последовать за моим провожатым. Харон обернулся.
— Смелее, — крикнул он мне. — Иди смелее. Ты, конечно, еще не умер, но ты ведь со мной.
В этот момент что-то холодное коснулось моей спины, а следом обеих рук — бледные холодные рыдающие тени обступили меня со всех сторон! Ужас, который я испытал в этот момент, сложно с чем-то сравнить. Не раздумывая ни секунды, я ступил на зеленые воды Коцита и быстрым шагом, почти бегом, бросился догонять Харона.
Вот и долгожданный берег. Приблизившись к нему, я неожиданно обнаружил, что навстречу мне идет мое собственное отражение. Позади него виднелись отражения многочисленных теней. Было такое ощущение, что там, где заканчивалась вода, вдоль всего берега было выстроено гигантское зеркало.
— Это и есть зеркало, — ответил Харон, когда я спросил его. — За Коцитом каждую из теней ждет суд, отчего они, собственно, и плачут — ведь никто точно не знает свой приговор. А попасть на суд может только тот, кто навсегда распрощался с земной жизнью. Для этого тень входит в свое отражение — с этого момента она твердо знает только то, что она тень. Только тень.
Мертвые, огибая нас, подходили к зеркалу, делали шаг и как будто проваливались в зазеркалье, после чего поверхность вновь становилась гладкой. Они шли и шли, и не было им конца.