Тем летом я была одна в доме. Макмиллан читал лекции в Калифорнии. После потрясающей находки — амфитеатра в Иерокитии — его пригласили в Оксфорд возглавить факультет классической археологии. Он стал известен не менее Барри Канлиффа, красавца-мужчины, откопавшего виллу в Фишберне. Макмиллану теперь приходилось постоянно колесить с лекциями, вооружившись слайдами и диаграммами. Ему предлагали гранты, пожертвования, субсидии и университетские должности. Он приходил домой только к ужину, его неустанно превозносили. Когда он был в отъезде, я кормила кошек, поливала цветы и жила в интенсивном режиме чтения и садоводства. Чрезвычайно приятное существование.
У меня нет детей, которые бы занимали все мое время, я никогда их не хотела. Дети неопрятны и шумны, а я всегда ценила порядок и покой. Я ненавидела грошовые подработки и частное преподавание, всю эту суету, которая поддерживает жизнь в оксфордских женах. Я не нуждаюсь в деньгах, и мне не бывает скучно. С какой стати я должна работать? Поэтому, когда Линдси убили, у меня было достаточно времени на размышления и сбор информации. Впрочем, узнать все, что мне хотелось, не представляло никакого труда. Я ведь была ее лучшей подругой. Я выждала пять дней после похорон. И объявилась, вся в слезах, на пороге ее матери.
Они жили под Оксфордом, в Чиппин-Нортон, к замшелым белым воротам вела тенистая аллея, крокетная площадка была покрыта стоячими лужами. В этом доме я играла с Линдси, когда мы были детьми. Здесь стояло дерево с самодельными качелями — огромная автомобильная шина, свисающая с ветки, теперь обтрепалась и облезла. А вот и косогор с лужайкой: по просьбе матери Линдси мы подстригали ее красивыми ровными полосами, оседлав огромную зеленую дизельную колесницу, которая отбрасывала сноп восхитительных влажных хлопьев травы во вздымавшийся за нами мешок, как у пылесоса. Сейчас здесь цвело новое поколение незатоптанных ноготков и душистого горошка. И мать Линдси тоже была здесь, съежившаяся, старая.
Я стояла перед ней и всхлипывала. Это произвело нужное впечатление.
Ее мать втянула меня внутрь, в темноту и прохладу, и стиснула мои руки.
— Она была такая красивая, — прошептала она печально.
Она все еще была красива, когда их, как ближайших родственников, вызвали опознавать тело. Они видели ее лицо — оно еще было прежним. Полицейские не стали показывать им фотографии. Но на дознании, конечно, будут обсуждать детали преступления. Их адвокат будет настаивать на том, чтобы часть информации не разглашали. Не стоит подогревать фантазию маньяков и убийц в Западном Лондоне. И стыд, боже, какой стыд. Конечно, они надеялись, что Линдси со временем встретит мужчину, одумается; в школе это все было естественно, но потом — так упорствовать! Вот ты же, дорогая, вышла замуж за этого симпатичного профессора… А она, она… Так рисковать. Но поздно, сейчас уже слишком поздно…
Я не посмела остаться дольше, чем диктуют приличия.
Следующий шаг был очевиден. Я воспользовалась отсутствием мужа. И пошла прямиком в полицию. Они установили мою личность. Позвонили родителям Линдси, которые были трогательно благодарны. Все, что она знает. Пусть скажет все. Скажи им. Любая мелочь может помочь. Моя речь была тщательно подготовлена.
“Вы не должны разглашать мое имя. Я — замужняя женщина, и мой муж ничего об этом не знает. Он не знает, что я пришла сюда. И не должен узнать. Обещайте мне полную конфиденциальность. Я была одной из любовниц Линдси. Я была ее ближайшей подругой. Я расскажу вам все, что смогу, чтобы помочь найти того, кто ее убил.
Вы говорите, вы уверены, что она знала убийцу. Может быть, я смогу сказать вам, что их связывало. Но сначала опишите мне в точности, как она была убита. Я не боюсь услышать правду. Какой бы ужасной она ни была.
Ее убийство могло быть обставлено странно, причудливо, театрально. Это было бы логично. Видите ли, когда мы были моложе, мы играли в игры. Сексуальные игры. Но мы так мало знали о сексе. Мы фантазировали, сочиняли истории, разыгрывали их в лицах. Это всегда была только игра. Но иногда наш маленький сексуальный театр приоткрывал неожиданные вещи. Мы сами себя не узнавали. Линдси выдумывала страшные истории. В своем воображении она приручала монстров, омерзительных чудовищ, которые хотели обладать ею. Она всегда была Персеем, я — Андромедой. Я была беспомощной жертвой, привязанной к старой автомобильной шине или к согнутой березе в саду. Линдси играла все активные роли. Мне оставалось только жалобно покрикивать. Она была и чудовищем, и героем, спасителем и агрессором. Она становилась безжалостным тираном, а после — галантным храбрецом. Она терзала и мучила, чтобы потом спасти и утешить. Все это была игра. Мы сами делали маски, костюмы, щиты и шпаги с настоящими металлическими клинками. Но она никогда не играла жертву. Это была не ее роль.