Можно было хоть каждый день баловаться дичиной, собирать потихонечку коллекцию из отобранных у мужиков ружей, если были бы помощники пошустрее да порасторопнее. С ними же все обстояло иначе. Лесничий частенько всерьез подумывал о том, что дернул его черт выбрать себе в помощники пусть и грамотных, а это основное условие для получения работы, но, наверное самых медлительных, ленивых и глупых, местных мужиков. Все, что ни поручал им сделать, делали через пень колоду, по возможности стараясь увильнуть от работы. Когда он звал их в лес, на облаву промышляющих браконьерством мужиков, они тотчас же находили занятие, активно начинали делать то, от чего совсем недавно отлынивали всеми возможными способами.
Лесничему не оставалось ничего другого, как ругнуться в сердцах отборным, витиеватым матом, плюнуть в сторону свалившихся на его голову охламонов, и, прихватив ружье, отправляться в лес, в одиночку. В одиночестве его пыл мгновенно иссякал. Иначе и быть не могло под сенью хмурых и темных, столетних сосен и берез, хранящих множество тайн, многие из которых печальные и кровавые. Много в лесу было болот, и иных гиблых мест, где сгинуть человеку бесследно, было проще простого. Сгинуть навечно, не оставив даже крохотного следа.
Побаивался лесничий во время одиночных вылазок в лес издеваться над мужиками, устраивать шмон и проверку. Старался в это время держаться от них подальше. Смелый в окружении помощников, становился серым, тихим и незаметным, оказавшись без них. По правде говоря, он бы вообще не ходил в лес в одиночку, но тогда бы пострадала его репутация, как беспощадного и бескомпромиссного борца с браконьерством. Помощникам только дай повод, тотчас растрезвонят по деревне о том, что начальник трус. Что без них и шагу ступить не может, лишившись их надежного плеча, предпочитает сиднем сидеть в сторожке, спрятавшись за крепкими, бревенчатыми стенами. В дальнейшем, нащупав слабину, вообще прекратят что-либо делать. Такого шанса он им дать не мог, поэтому, превозмогая страх и нежелание, ежедневно уходил в лес. В основном в одиночку и лишь изредка в сопровождении обалдуев помощников.
Оказавшись в лесу один, лесничий избегал встреч с мужиками, имеющими на него зуб, за его ревизии оружия и порчу браконьерского инвентаря, такого как силки и капканы. Оружие и предметы лова для многих сельчан были святыней, покушаться на которые кощунственное святотатство, с человеком способным на это, мужики поступали соответствующим образом.
Лесничий был прекрасно осведомлен о том, что здесь до него служили и другие, не менее, а возможно и более ретивые блюститель государственных интересов, и что ни один не ушел на пенсию по выслуге лет. Более того, вообще никто не ушел на пенсию. Слишком коротким был век лесничего в этих затерянных от мира, дремучих лесах. Они, как и он, работали с помощниками из местных, которые были также нерадивы и глупы, как и его собственные и всячески увиливали от своих обязанностей. Они тоже доводили начальство до белого каления, вынуждая выбираться в негостеприимный лес в одиночку, для поддержания дурацкой репутации на должном уровне. Но они были не столь хитры и изворотливы, как он, поэтому и прожили мало. Они и в одиночку не прекращали полицейских функций, разоружая мужиков, уверившись в собственном всевластии и безнаказанности.
Но вечно так продолжаться не могло. Места здесь дремучие и глухие, множество болот, и иных гиблых мест, словно специально разбросанных по лесу в таком количестве, чтобы в их глубине могли найти последний приют несговорчивые и вконец обнаглевшие товарищи. И как предполагал лесничий, многие из них не пустовали, заполненные людьми, в казенной форме.
Как все происходило на самом деле, он не знал. Это могли знать только мужики, с заросшими бородами лицами и звериным блеском в глазах, заставляющим невольно ежиться, даже когда он в окружении помощников, проводит очередной рейд против браконьеров. Они знают, наверняка, так как-либо сами участвовали, либо были свидетелями, либо слышали что-то обо всех этих темных делишках.
Они знают, но ничего не скажут. Они молчат. Они всегда молчат. И когда он рыщет по траве, шарит в кустах в поисках припрятанного оружия и дичины, и когда с гордо поднятой головой проходит мимо, ухмыляясь, и посмеиваясь над глупым мужичьем, решившим его перехитрить. Они молчат и ночью, чаще всего в полночь, или под утро, когда лесничий спит крепким сном, уносясь в мир цветных сновидений. Они молчат, но в полный голос говорят их ружья. Разом, со всех сторон. А потом все стихает, и ночные мстители также незаметно растворяются в заполонившей весь мир темноте, как и появились. И вновь тишина. Ничто не напоминает об их недавнем здесь присутствии. Разве что слегка примятая трава в десятке метров от забора, да горка стреляных гильз, да еще тишина после недавней канонады, становящаяся просто пронзительной. Да еще полное отсутствие стекол в жилище лесника, перебитая черепица на крыше, выщербены в столетних сосновых бревнах от застрявших пуль, да полное отсутствие сна у насмерть перепуганного лесного стража.
Хорошо, хоть красного петуха не пускали, не те времена. Боялись, что это не спишешь на несчастный случай, а значит неминуемое расследование, закручивание гаек и ворох иных проблем, которые никому не нужны. Это предупреждение, последнее китайское предупреждение. Сельчане делали два, в крайнем случае, три предупреждения, не больше. Затем на время наступало затишье. Сельчане выжидали реакции предупрежденного объекта. Примет ли намек к сведению, исправится ли, или же намек не пошел впрок.
Если урок не впрок и лесной служака вместо того, чтобы стать на путь исправления, начинал еще больше злобствовать, сельчане прибегали к крайней мере исправления непонятливого субъекта. Способ этот весьма жесткий и особо не афишировался. Просто лесничего, ушедшего очередной раз в лес в одиночку, подкарауливали где-нибудь у болота, или иного гиблого места. И там происходил последний, радикальный разговор, после которого одна из сторон, оказавшаяся в меньшинстве, а значит заранее обреченная на поражение, оказывалась на илистом и вязком дне болота, кормом для жаб, пиявок и прочей нечисти, обитающей в глухих и затхлых болотных глубинах.