Брата Макария такое зрелище утомило. Ему так хотелось полакомиться восточными сладостями, от которых гнулись столы, что просто челюсти сводило, но ряса и мешок за спиной напоминали ему о его квестарских обязанностях. Поэтому он решил уйти подальше от соблазна, чтобы не слышать аромата, которым был наполнен воздух, но, не выдержав, вновь возвратился и жадно вдыхал этот воздух, пытаясь хоть таким образом насладиться вволю. У него так и чесались руки упрятать в мешок какой-нибудь заморский фрукт, ярко окрашенный солнцем, восточную сласть, липкую и такую привлекательную, что при одном ее виде слюна текла по бороде, или же рассыпчатое печенье с цукатами и корицей. Квестарь топтался среди обилия этих лакомств, вертел головой по сторонам, причмокивал, вознося очи кверху, хватался за сердце, облизывал губы и громко чавкал: уж больно соблазнительны были выставленные лакомства.
Один из купцов, турок или татарин – черт их там разберет с их тарабарским наречием, – зазвал брата Макария в свою будку, где, размахивая руками и вытаращив глаза, принялся восхвалять свой товар. При этом он что-то говорил, да так быстро и непонятно, что квестарь даже прикрыл глаза и отряхнулся, как вылезшая из воды собака. Купец прикладывал большой и указательный пальцы к губам, делая вид, что пьет, расплывался в дружеской улыбке, но желания пожертвовать хотя бы кусочек своих лакомств не проявлял.
– Пусть меня на куски режут, – пробормотал квестарь, – если я понял хоть слово из этой проповеди.
Но вдруг он почувствовал такое желание вкусить этих сладостей, что сразу попал в плен к неверному. Басурман схватил его за рукав, притянул поближе и начал подставлять прямо под нос самые роскошные лакомства. Кучка зевак, собравшихся возле палатки, громко издевалась над купцом, нашедшим себе такого выгодного клиента. Попутно доставалось и квестарю.
– Чем же ты, братец, будешь платить? Разве только молитвой или обещанием вечного блаженства? – издевался башмачник из соседней лавки.
– Так вот где ты добываешь хлеб насущный для монастырской братии, – подтрунивал какой-то семинарист, шутовски подмигивая брату Макарию.
– Разве в вашем монастыре нет больше небесных сладостей, что ты их у басурмана покупаешь? – выкрикнула какая-то толстая женщина, пыжась при этом, как наседка.
– А платить-то ты чем будешь? Талерами или золотом из алтаря? – рявкнул проходивший мимо солдат.
Толпа отвечала взрывами смеха. Брат Макарий отмахивался от назойливых шутников, а купец, не понимавший, в чем дело, радостно тараторил, скаля зубы.
Какой-то мальчишка, от горшка два вершка, прыгал перед лавкой и, видя душевные муки квестаря, показывал ему нос. Но брат Макарий не замечал этого: ему внезапно в голову пришла такая мысль, что от радости у него даже глаза заблестели. Он сделал шаг вперед, потянулся к лакомствам и сгреб их в большую кучу. Вокруг него теснилась огромная толпа: каждый хотел быть очевидцем грехопадения квестаря. Брат Макарий, улучив минуту, вдруг повернулся и прохрипел старческим голосом:
– Люди, не толкайтесь! Верные прихожане! Я – прокаженный, и вам грозит костлявая смерть, она не пощадит никого.
Ужас охватил зевак при этих словах, они отпрянули, как громом пораженные. А квестарь показал на бородавку, украшавшую его нос, как на явный признак болезни. Все начали в испуге креститься. Ошеломленный купец стоял, раскрыв рот. А квестарь тем временем преспокойно собрал с прилавка все, что ему попалось на глаза, и собрался уходить. Басурман вдруг опомнился и, крича во всю глотку, потребовал платы.
Брат Макарий высунул из-под капюшона нос, украшенный бородавкой. Купец ничего не понимал. Кто-то из толпы начал объяснять купцу на его родном языке. Перепуганный турок схватился за голову и начал биться о прилавок. Квестарь только того и ждал. С милой улыбкой он попытался вернуть взятые лакомства и положить обратно туда, где они лежали. Увидев это, купец стал изрыгать ругательства на своем чертовском наречии, приказал ему уходить со всем взятым прочь и, схватив палку, не подпускал квестаря к прилавку ни на шаг. Брат Макарий, не имея никакого намерения скандалить, конечно, отступил. Он упрятал сладости в мешок и, кусая сладкий фрукт, мягкий и сочный, двинулся дальше. Толпа расступилась, и квестарь спокойно вышел. Лишь позади раздался гул, в котором слышался ужас и отвращение.
Было самое подходящее время закусить: солнце стояло высоко, а пустой желудок напоминал о себе. Поэтому брат Макарий направился на Братскую улицу в один отменный кабачок, где он не раз мочил усы в прекрасном венгерском. Легко, по-юношески сбежал он вниз по ступенькам кабачка и, поздоровавшись, уселся в темном уголке.
Посетителям прислуживала ловкая и расторопная Маргося, дочка хозяина заведения, немца, пана Майера, девица кровь с молоком. Она лишь посмеивалась, если кто-нибудь из посетителей пробовал ее ущипнуть. Кабачок потому всегда был полон, а кошелек хозяина все больше разбухал. Кого привлекали в кабачок прелести Маргоси, а кого – пользовавшиеся заслуженной славой вина и мед, которыми угощал немец. В кабачке стоял невыразимый шум: одни хотели промочить горло, другие под стук кружек обделывали свои дела.
Когда Маргося подошла к квестарю, тот привлек ее к себе и шепнул на ухо такое, от чего та зарделась, а потом скрылась с ласковой улыбкой, и вмиг полный жбан вина стоял перед братом Макарием. В награду он достал из своего мешка басурманское лакомство и преподнес его ветренице, которая тут же сгрызла его, как белка. При этом она так мило и беспечно смеялась, что брат Макарий почувствовал, как у него защемило под ложечкой. Он постарался поскорее вызвать в своем воображении адовы муки и увидел их так наглядно, что его даже в жар бросило. Долго еще ощущал он какое-то смутное желание, поэтому ему пришлось сурово отчитать себя:
– Ах, брат Макарий, брат Макарий! Не видеть тебе больше дна в бочке, и будешь ты пить лишь воду, закусывая кореньями, и замерзнешь ты пред вратами небесными.
А красавица, зная цену своим прелестям, кокетничала с ним: то как бы случайно бедром его заденет, то озорно прижмет к его щеке упругую грудь. Брат Макарий крутился, как подсолнечник за солнцем, и пил вино без особого удовольствия: оно показалось ему невкусным и даже отдавало уксусом. Но когда он лихо ухватил Маргосю за ногу, та прыснула ему в лицо, повернулась юлой и, вспорхнув, как птичка, скрылась в глубине кабака, только ее и видели. Вот тут-то брат Макарий сразу почувствовал, что у него во рту пересохло, в горле першит, а в желудке пусто. Отставив кубок, он приложился к кувшину и не выпускал до тех пор, пока там не осталось ни капли. Затем отер губы тыльной стороной руки и, повеселев, осмотрелся кругом.
Горожане толпились возле столов и галдели, словно находились на еврейском постоялом дворе на Казимеже[22], а не в заведении, расположенном неподалеку от монастыря отцов-францисканцев. Все уже успели изрядно захмелеть, языки развязались, и каждый как умел восхвалял собственную персону, А поскольку в стране были неурядицы, посетители кабачка проезжались по адресу самых знатных людей, которые, как они говорили, отчизну заковали в цепи.
– Эй, поп! – крикнул кто-то из другого угла кабака и начал пробираться сквозь толпу.
Когда незнакомец подошел поближе, брат Макарий узнал пана Тшаску. Не ожидая приглашения, тот уселся за его стол.
– Каким ветром тебя занесло? – воскликнул пан Тшаска, заглядывая в жбан. – Тебя мне сам бог посылает!
– Я всегда там, где во мне нуждаются, – ответил брат Макарий.