Всю эту разношерстную публику цементировал лишь Орлов — бывший симферопольский гимназист, а затем и Георгиевский кавалер, обладающий фантастической физической силой и храбростью. Его боялись все. Сподвижники мятежного капитана знали: в Симферопольском казначействе Орлов «реквизировал на правое дело» десять миллионов. Каждый надеялся на свою долю, на шестую часть. А может, и на большее — ведь капитан Орлов и любой член группы были смертны: могли погибнуть от шальной пули, умереть от тифозной вши, попасть в плен к врангелевцам или красным партизанам. Да, ждать стоило. Ожидание и объединяло группу, укрывшуюся в окраинном доме молчаливого немецкого колониста Штюбе, который неплохо зарабатывал на своем молчании. И не какими-то ничего не стоящими деникинскими «колокольчиками», а денежными знаками довоенных еще, николаевских времен.
Так они жили. Сатанели в безделье. Отсыпались, отъедались, опивались парным молоком. Но наступал час, когда Орлов и его начштаба Дубинин, не сговариваясь, приходили к выводу, что группе нужна немедленная разрядка, иначе раздастся взрыв и все полетит к чертовой матери. Начинались лихорадочные сборы. Денщики кидались собирать коней. Запрягали — смотря по времени — две тачанки или два почтовых четырехместных экипажа, проверяли оружие и летели в Евпаторию, к милому Септару, в его тайные владения, неподалеку от Мамайских каменоломен, где каждому и всем им вместе было дозволено все. «Татарский хан», как орловцы звали Септара, никогда не знал заранее о времени их приезда и всегда был готов к нему. Словно по мановению волшебной палочки являл он и богатый стол, коньяки и вина, и не знающих устали музыкантов.
...Дом Септара был двухэтажный — огромный и загадочный, состоящий из двух больших и бесчисленного количества маленьких комнат, комнатенок, клетушек самого непонятного назначения. Дом опоясывал фруктовый сад. За глухим забором, на востоке, — потайные ворота, ведущие в степь, на дорогу к каменоломням. Септар принимал орловцев в самой большой комнате, выходящей окнами на деревянный балкон. Пол комнаты глиняный, на стенах цветные войлоки, вокруг — тахты, покрытые коврами, с широкими шерстяными тюфяками, одеялами и подушками. На сундуках — пирамидой — одеяла, подушки, тюфяки. На балках под потолком — праздничная одежда, платки, халаты, священные книги. Низкие столики, похожие на табуреты, придвинуты к тахтам. На них — вино, фрукты, орехи, остывшие шашлыки, повядшая зелень. Септар умел варить кофе. Он делал это всегда сам, не доверяя священной процедуры никому. Две девушки в малиновых бархатных расшитых кацавейках, с распушенными иссиня-черными волосами под золотыми шапочками, неслышно скользя, убирали лишнюю посуду. Орловцы были уже изрядно пьяны. Лейтенант Гетман безмятежно спал. Остальные полулежали в расстегнутых мундирах и френчах. Их лица казались багровыми. Музыканты удалились. Веселье шло на убыль. Все устали, обалдели от обильной выпивки и еды. И нужно было либо расходиться спать, либо изобретать нечто новое и еще не испытанное. Тоскливая бесперспективность висела в воздухе.
— Сим свидетельствую, что в петербургской Симеоновской церкви... — подняв палец, торжественно читал какую-то бумагу поручик Дузик, стройный, курчавый блондин с бессмысленными голубыми глазами. — Церкви, — проговорил Дузик со значением. — В метрических книгах за нумером сто тридцать пять значится, что его сиятельства графа Ивана Петровича Хвостова сын Владимир родился и молитован тысяча восемьсот девяносто седьмого года августа двадцать пятого числа, а крещен сентября двенадцатого числа. При крещении восприемниками были: действительный тайный советник Дуляго и супруга генерал-лейтенанта Анна Ивановна Дузик.