У слащевцев были свежие кони, но они плохо знали дорогу и плохо, видно, ориентировались в темноте. Кричали похабщину, стреляли вслед не целясь и отстали в конце концов.
...В отряде, преследовавшем орловцев, был и князь Андрей Белопольский. Он пошел на свободный поиск от скуки, от безделья, из-за долгого неучастия в боях, оттого, что стал уже забывать рождающее холодок и бодрость чувство риска, которое и в той, германской, и в этой войне всегда помогало ему ощущать себя настоящим человеком, полезным и нужным правой борьбе.
Андрей, как старший по званию, самый опытный из офицеров, и подал команду прекратить погоню: черт знает этих бандитов — вполне могут навести на засаду и перестрелять всех, как рябчиков.
Орловцы же скакали, не сдерживая разгоряченных, загнанных коней, по долине, мимо садов, пожухлых и не всюду убранных виноградников, табачных плантаций, пришедших в запустение.
Милый и интеллигентный (но буйный подонок во хмелю) голубоглазый поручик Дузик, в далеком прошлом москвич, студент-востоковед, начал рассказывать Ксении об этих местах. Дузик скакал рядом. Топот копыт заглушал слова, ветер относил фразы. Лицо его с широко раскрытым ртом казалось смешным. Он был влюблен в Кэт, и ей доставляло удовольствие мучить поручика.
Ах, Дузик, бедный Дузик! В ту ночь он лежал на свежем сене рядом с Кэт под одной буркой и мучился, ворочался, не спал, боясь дотронуться до нее. И она поначалу не спала, ждала, готовая разрешить ему все, как уже разрешала это другим — без всякого чувства, но с острой радостью вседозволенности и нестыдным любопытством. Но Дузик не осмелился, и дрема захватила ее, сморила, тихо опустила куда-то, в мир без звуков.
Утром все двусмысленно улыбались. Дузик хмурился, а она не смогла удержать легкой обиды и даже презрения.
После завтрака Дузик повел Кэт на прогулку — посмотреть знаменитый целебный источник святой Анастасии, он находился в нише под отвесной скалой, обложенный круглыми камнями. Вода в источнике иссякла. И дорогих икон, которые висели здесь когда-то, конечно, не было. Только крест, высеченный на камне, остался. Дузик почтительно взял Кэт за руку. Его лицо показалось Ксении печальным, даже страдальческим. Преодолев себя, он заговорил — вначале смущенно, но потом все более твердо и безжалостно к себе:
— Вы не любите меня, Кэт... Ну, я безразличен вам. А давеча... Я заметил... Когда вечером мы оказались рядом... Вы презираете меня, да? Презираете?
«Что же хотели вы?» — написала она и, подумав, добавила: «Венчаться?..»
— Я прошу у вас минуту, — сказал он глухо. — Я должен сказать, а вы — выслушать. Это очень важно. Будьте только серьезны. Минуту, одну минуту.
«Орлов ищет, учтите».
— Вы боитесь? — Эта мысль впервые пришла ему в голову. — Вам совершенно нечего бояться меня, клянусь! — И он перекрестился. — Я люблю вас, Кэт. С того дня, когда вы появились. Я не знаю, кто вы и откуда, как вас зовут в действительности, — меня это не касается. Я принял и полюбил вас такой, какая вы есть. И величайшим счастьем всей моей жизни было бы назвать вас своей женой, если бы вы согласились или дали мне надежду, — я готов и к ожиданию этого мгновенья год, пять, десять лет! Но я не могу обманывать вас, Кэт! У меня отнята надежда. Я болен дурной болезнью, я обречен. Поэтому я не посмел коснуться вас. Вы понимаете?
«Спасибо вам, — она улыбнулась ему с искренней теплотой. — Вас вылечат».
Размышляя о своей и чужой жизни, Ксения, конечно, не понимала, что происходит вокруг нее. Людей, которые находились по ту сторону фронта, она не видела, не знала, как они выглядят и чего хотят, за что борются. Они представлялись ей бородатыми, обезьяноподобными мужиками, комиссарами в кожаных тужурках, с руками, по локти обагренными кровью, что глядели на нее с многочисленных плакатов «ОСВАГа» при Деникине и с карикатур на газетных полосах. Эти люди, собравшиеся в армию, хотят поломать старую, привычную всем жизнь и установить какую-то иную, свою жизнь, со своими порядками, своей властью, где, как говорят и пишут, не будет места ни ей, ни ее деду-генералу, ни всем тем, кто ее окружает последние полгода... Нет, и тех, кто окружал ее теперь, Ксения совсем не идеализировала. В своей девичьей жизни в Петербурге и Крыму она не встречала таких среди людей своего круга — ожесточенных, безжалостных, свободных от понятия чести, морали, не верящих никому и ничему, даже своему слову. Но такими их сделала долгая война — сначала с немцами, потом со своими. Все сподвижники Орлова сливались в воображении Ксении в придуманный ею образ некоего белого рыцаря без страха и упрека, который был бы достоин Кэт и которого она желала бы видеть рядом с собой. В голове у нее была полная каша. Она сама не знала, чего хочет. Самым угрожающим и обременительным казалось ей теперь родившееся неизвестно из чего особое отношение к ней самого Орлова и те права вожака, которые он предъявлял на нее, — о них знал весь отряд. Кэт чувствовала, что должна немедля разорвать эти отношения, но не знала, как это сделать, и не могла ничего придумать. Она и задремала с этой мыслью. Но спать ей не пришлось, верный Септар поднял Орлова и его группу: неподалеку появился карательный отряд, началась облава — ищут партизан и начальника их, красного крымского командира Алексея Васильевича Мокроусова...