— При бойкоте, — Врангель поднял тяжелые веки. — Надеюсь, расстреляли зачинщиков?
— Нет, господин главнокомандующий. Зачинщиков слишком много. Боялись ненужных эксцессов.
— Эх, Климович, Климович!.. Ну да ладно, — милостиво кивнул Врангель. — Их не переделаешь, не научишь, раз мы бояться себя не заставили. Докладывай.
Шатилов, как отличный ученик на экзамене (вот она, выучка, вот настоящий штабист, не теряющий академического лоска даже в самых тревожных, самых трагических обстоятельствах!), принялся рапортовать о положении дел. В Севастополе с утра 30 октября началась погрузка тыловых учреждений; для частей 1-го корпуса выделены транспорты «Саратов» и «Херсон», на прочие суда грузятся учреждения и беженцы; охрана города и погрузка возложены на юнкеров Константиневского училища, коими командует комендант крепости генерал Стогов; погрузка штаба главнокомандующего закончена к середине дня. В Ялте, куда отходят части кавкорпуса генерала Барбовича, эвакуацией командует генерал Драценко. Там же грузится на пароход «Цесаревич Георгий» основная масса раненых и больных.
— Пока все раненые не будут вывезены, я не тронусь с места! — перебил Врангель. — Сообщите это Драценко.
— Слушаюсь, — недовольный тем, что его перебили, Шатилов сухо кивнул, думая о том, что Драценко, вероятно, уже сидит на «Крыме», «Руси» или еще каком-нибудь транспорте и взирает на город с морского спокойного далека.
— Прости, Павлуша! Я слушаю тебя.
— Отчаянное положение в Евпатории, — безжалостно сказал Шатилов. — Город мы потеряли, власть перешла там к какому-то комитету. Несколько судов осталось на рейде. Суда ждут: все время на лодках подплывают чины армии, вырвавшиеся от большевиков и желающие уехать.
— Передай: пусть суда уходят.
— Но мы не знаем, сколько наших войск еще осталось в Евпатории.
— Ждать преступно. Два часа — и пусть берут курс на Севастополь. Все! А что в Феодосии и Керчи?
— Там Фостиков, терцы и кубанцы. Как передал дежурный телеграфист, спокойно.
— Не верь! Если телеграфисты передают такое, значит, большевики входят в город.
— Я проверю.
— Пошли к Фостикову миноноску.
— Будет сделано. Считаю необходимым заметить: настало время подумать и о вашей личной безопасности.
— Вздор! Я — солдат!
— И все же считаю целесообразным собрать в кулак командование и оставшихся чинов штаба с Коноваловым и Скалоном, вам переехать ближе к Графской пристани. В гостиницу Киста, скажем.
— Есть в этом что-то постыдное, — брезгливо поморщился Врангель. — Но если ты считаешь необходимым, распорядись. Пожалуйста. Главное — достойно провести эвакуацию.
— В этом я уверен.
— Давай-то бог! — Врангель широко перекрестился. Лицо его стало истовым, глаза налились слезами. — Я молюсь и за Кутепова: только он сдерживает в этот трагический час большевиков. Остальные генералы оказались ни к чертовой матери! Не теряйте с ним связи.
«Павлуша» принял под козырек, повернулся четко, как поручик, и вышел.
Врангель подошел к темному окну, за которым на синем бархате неба разбросались золотые россыпи судовых огней, и остановился, тщетно вспоминая нечто важное, что пришло ему на ум во время разговора с Шатиловым, а теперь стерлось, забылось. Так и не вспомнив ничего заслуживающего внимания, он сел за стол, чтобы разобраться в бумагах и отложить самые нужные. С нежданным облегчением пришла мысль о том, что за рубежами России у него будет не только армия, спаянная долгой борьбой и общим поражением, но и люди, которые умеют делать деньги. В борьбе с большевиками он, Врангель, продолжает оставаться для Европы козырным тузом. Нет, ему рано уходить со сцены. Он еще будет воевать!..
Большой дворец наполняли люди. Теперь их стало еще больше. Они делали то, что им приказывали их ротные и полковые командиры, — собирали в дорогу Ставку.
А сам он — диктатор, главнокомандующий и правитель! — одиноко сидел в своем большом кабинете во власти только что сменившего прежние ощущения странного чувства, что он, в сущности, уже никому не нужен, никто не обращает на него внимания, потому что все давно забыли о нем... Странно, но эта мысль не огорчила его ни на миг — скорее обрадовала: может, стоило исчезнуть отсюда незаметно, поменять фамилию и внешность, раствориться среди тысяч военных и штатских беженцев? Стольких забот он лишится, сбросит их на плечи всех этих кутеповых, слащевых, фостиковых, которые ждут не дождутся, лишь бы ощутить себя вождем, хоть на день, хоть на миг... И станут они говорить, что это он, Врангель, загубил белое дело, не смог, не сумел, был неспособен, что он отталкивал от себя советников мудрых и знающих, а приближал людей бездарных, льстивых, корыстных, не могущих быть ему конкурентами, — все то, что в свое время (кажется, вчера это было!) говорил он сам, стараясь столкнуть Деникина и встать на его место... Он не складывает оружия. Он продолжит борьбу с большевиками в новых условиях, во главе общеевропейских сил. Не станут же вдруг круглыми идиотами его союзники — англичане, французы! Поумнеют американцы. Переменят свою позицию немцы. Врангель станет во главе антибольшевистской коалиции. У него реальная сила. У него опытные солдаты, дипломаты, разведчики и коммерсанты.