«Во имя спасения России надо заставить генерала Деникина сложить власть и передать ее генералу Врангелю. Ибо только он может спасти родину. В сущности все уже готово к тому, чтобы осуществить намеченную перемену, — торопливо бесстрастным голосом читал Романовский. — Не надо при возможности вносить лишнего соблазна в массу, надо лишь подвести легальные подпорки под предприятие, чтобы задуманная перемена прошла гладко, законно. Все равно с властью Деникина покончено!» — прочел Романовский. Помолчав, он добавил зло, безжалостно: — И Военный совет проводить незачем: ваш преемник уже назван, Антон Иванович.
— Генералы не захотят Врангеля! — запальчиво возразил Деникин. — Ни Кутепов, ни Слащев, ни Драгомиров! Они сами в душе уже главнокомандующие!
— Давай-то бог, — лукавые глаза Романовского сверкнули. — Барон вполне зловещая фигура. И самая крупная из генералов, если быть объективным. Кроме вас, Антон Иванович, его никто не сдержит. Ваше решение незыблемо? Может быть, еще поборемся? Я не о себе. Нынче я чужд тщеславию, но я мог бы остаться при Ставке в любой должности: инспектора, советника, хоть порученца, в конце концов. — Романовский, как всегда, когда волновался, откинул назад голову. Брезгливая улыбка снова скривила губы.
— Спасибо, Иван Павлович. Я ни минуты не сомневался в вас. — Деникин, встав, с чувством пожал руку бывшего начальника штаба, затем подошел, обнял Романовского за плечи, повел к окну и сказал, стараясь скрыть пафос и придать голосу уверенность и твердость: — Настало время выполнить мое решение, дорогой друг. Вчера здесь у меня был генерал Кутепов, весьма конфиденциально. Он извинялся. Я знаю об этом, ваше превосходительство.
— Знаете?.. Хм... Впрочем, все равно теперь. Он оставил рапорт. Извольте, взгляните.
По тому, как поспешно схватил Романовский бумагу, Деникин понял: тот ничего не знает, разговор с Кутеповым ему крайне интересен, следовательно все его фразы о суете, усмирении гордыни и прочем — сотрясение воздуха: генерал Романовский весьма болезненно расставался с должностью. Деникин улыбнулся своим мыслям и счел нужным подчеркнуть, что генерал Кутепов просил о строгой тайности документа, поэтому и он считает себя вправе напомнить о том же своему испытанному другу и соратнику, вовсе не желая его обидеть. Но Романовский не имел времени даже на обиды и как-то маловнимательно, не вдумываясь, пропустил слова Деникина. Позиция генерала Кутепова, командующего наиболее боеспособной частью Добровольческой армии, интересовала его более всего, даже более ошибок в русской орфографии, стиля и почерка бравого генерала, над которыми в другое время не преминул бы вдосталь поиздеваться.
— Прошу ознакомиться. — Деникин протянул Романовскому еще документ.
Кутепов доносил:
«Когда я прибыл в Севастополь, то на пристани офицер от генерала Слащева доложил, что за мной прислан вагон с паровозом и что генерал Слащев просит меня прибыть немедленно. Около 8 часов вечера я прибыл в Джанкой, где на платформе меня встретил генерал. После ужина я прошел в купе генерала Слащева, и там он мне очень длинно стал рассказывать о недовольстве в войсках его корпуса главнокомандующим и о том, что такое настроение царит среди всего населения, в духовенстве, на флоте и якобы даже среди чинов моего корпуса, что 23 марта решено собрать совещание из представителей духовенства, армии, флота и населения для обсуждения создавшегося положения и что, вероятно, это совещание обратится к генералу Деникину с просьбой о сдаче им командования. Затем он прибавил, что ввиду моего прибытия на территорию Крыма он полагает и мое участие в этом совещании. На это я ему ответил, что относительно настроений моего корпуса он ошибается. Участвовать в каких-либо совещаниях без разрешения главнокомандующего я не буду. И, придавая огромное значение всему тому, что он мне сказал, считаю необходимым обо всем этом немедленно доложить генералу Деникину. После этих слов я встал и ушел. Выйдя на платформу, я сел в поезд и приказал везти себя в Феодосию...»
Деникин, сев за стол, казалось безучастно катал в пальцах цветные карандаши, ждал, пока Романовский закончит чтение. И только еле слышно посапывал, не спуская внимательного, напряженного взгляда с лица Романовского и терпеливо ожидая его реакции.