И пока не скрылись в дымке очертания Константинополя, Врангель стоял на корме дредноута «Император Индии» в любимой своей позе: левая рука упирается в узкий наборный пояс, правая — на рукояти большого кинжала. Длинная черкеска, серебряные газыри. Высокая черная папаха, чуть сдвинутая на правую бровь. Высокие мягкие сапоги до колен. Ноги широко расставлены.
Вес это придает его фигуре монументальность, внушительность. Поза, правда, не столь удобная, сколь эффектная: опальный генерал возвращается на родину. Его зовут, он тут же откликается на зов. Он солдат. Дело для него превыше всего, а тем более превыше личных обид. Стюард, склонившись в учтивом поклоне, пригласил генерала в кают-компанию к обеду. Врангель двинулся за ним по чисто вымытой, затертой щетками до бесцветия палубе дредноута, широкой, как Невский проспект.
Море было спокойное, гладкое, цвета дымчатого хрусталя. Броненосец казался огромным серым утюгом на гладильной доске. И квадратный толстозадый стюард, двигающийся впереди враскоряку на коротких ногах, казался тоже неправдоподобно огромным. Его жирный бульдожий затылок, необъятная шея и квадратный зад источали хладнокровие и уверенность. «Все, что происходит здесь и во всем мире, происходит только с разрешения правительства Великобритании», — показывал стюард всем своим видом, осанкой и величавым, выразительным спокойствием. «Правь, Британия!» — призывал тяжелый, словно налитый свинцом флаг. «Правь, Британия!» — призывали огромные башенные орудия. Броненосец был не только частью Англии, это была сама Англия. И, странно, сегодня она совсем не раздражала Врангеля. Он подумал даже с известной благодарностью, что не случайно предоставили ему броненосец, а не миноносец или даже пристойный крейсер. Знают, шельмы, высчитали уже, уверены, с кем имеют дело, с кем в скором времени придется им вести переговоры и торговать льготы на близкое и далекое будущее. Купцы! Недаром генерал Кийз осторожно зондировал почву для устранения Деникина и организации новой, «либеральной власти по управлению Черноморской губернией». Конечно же, при английском генерал-губернаторе. С ними надо быть чертовски осторожным. Чуть что — запеленают, свяжут, не пошевельнешься...
За обедом Врангель был беспечно весел. Очаровывая младших морских офицеров безупречным английским произношением, он рассказывал боевые приключения, случавшиеся с ним в разные годы на разных фронтах. В них была и доля правды, и доля солдатского юмора, поэтому их встретили с интересом и благодарностью. Кто-то пытался, правда, повернуть разговор на политические темы. Кто-то заметил: союзники проигрывают оттого, что не могут правильно разобраться в российской ситуации, потому что русская-де душа, как известно, потемки, в России много вождей и много партий, а какая главная — никто не знает, ибо царская семья расстреляна. Кто-то возразил: большевики вот быстро разобрались, столько времени они у власти, умело воюют, прикрываясь лозунгами о мире и земле. Врангель не дал втянуть себя в этот разговор. Он молча пил кофе, с удовольствием дымил хорошей сигарой. Потом, мгновенно овладев общим вниманием, сказал продуманно, четко и зло, видимо в расчете на корреспондента «Times», который обнаружился за общим столом в кают-компании:
— России нужна твердая военная диктатура. То, что было до сих пор, — не диктатура, думская болтовня. Адмирала Колчака связывали по рукам и ногам социалисты, у генерала Деникина тормозом были всякие «особые совещания». Россия испокон веков между тем нуждается в железной узде. Степень ее натянутости определяет степень прогресса. Я за диктатора — милостью божьей и волей народа. Извините, господа, дела. Благодарю вас, — закончил он и резко поднялся. Полы плотно сидящей черкески сошлись у колен, под высоким стоячим воротом казачьей гимнастерки блеснул золотой английский орден святого Михаила и святого Георгия, — он небрежно поклонился и вышел, очень высоко неся голову.
Во всем — в манере говорить, в нервных, повелительных жестах Врангеля, в коротких натренированных взглядах выпуклых глаз — чувствовался сильный и волевой человек. Неприятно поражала лишь необыкновенно длинная шея, без всякого утолщения переходящая в затылок и как будто кончающаяся уже где-то на макушке. Эта длинная, как у гусака, шея с плоским затылком придавала облику генерала отпечаток мальчишеской несуразности и легкомыслия и зачастую сводила на нет впечатление, которое производило на окружающих его удлиненное лицо с суровыми выразительными глазами и вся его высокая стремительная фигура...