В десять часов вечера Антон Иванович с семьей и вдова генерала Корнилова с братом на английском автомобиле отправились на пристань Дольма-Бахчи, где их ждало английское госпитальное судно. Утром дредноут «Мальборо» повез бывшего главнокомандующего русской армией в Англию.
На греческое кладбище тело Романовского сопровождал лишь фон Лампе. Супруга начальника штаба прибыла уже после похорон.
Деникин запретил хоронить Романовского в форме добровольческих полков. Его предали земле в казачьей форме.
Англичане развесили повсюду объявления и широко оповестили русскую колонию: если розыски убийцы не увенчаются успехом, все проживающие в Константинополе, его окрестностях и на островах русские офицеры и их семьи будут депортированы в Крым.
Но убийцу не нашли. И не очень-то искали. И в Крым никого не выслали. Ох уж эти приказы!..
4
— Почему вы так кричите, генерал? — сурово спросил Врангель. — Кто известил? Верно ли все?
— Генерал Агапеев, ваше высокопревосходительство.
— Когда же?
— Вчера вечером. Генерал Махонин приказал повременить, дабы не омрачать сегодняшних торжеств.
— Глупости! Мне обязаны докладывать все незамедлительно. Порядки у вас в штабе! С такими работничками капусту сажать. Да!
Дежурный генерал потупился. Тесный китель туго обтягивал полные плечи и грудь, топорщился на грушевидном животе — вид у генерала был смешной, совсем не военный. Он походил на большого ребенка, которого наказали по ошибке.
— Какие будут приказания, ваше высокопревосходительство?
— Передайте Махонину, генерал: Агапеева отстранить как не обеспечившего охрану бывшего главнокомандующего. Назначить в резерв! Ну и... надежда на дальнейшую совместную работу... Благодарность за труд. Военным представителем назначается генерал Лукомский. И второе: необходимо послать депешу Хольману — бестактные действия вверенных ему сил унижают достоинство русских людей и несовместимы с дипломатическими нормами. Мы решительно протестуем. Запомнили? Бестактные действия... достоинство... несовместимы с дипломатическими нормами, так?
— Так точно, ваше высокопревосходительство!
— И наше соболезнование семье погибшего, конечно. Есть у генерала Романовского семья?
— Не могу знать, — затравленно выговорил дежурный генерал. — Узнаем, ваше высокопревосходительство.
— Извольте... А как ваша фамилия, генерал?
— Нучфилдов, Иван сын Тимофеев, ваше превосходительство.
— Экая странная фамилия, — безразлично сказал Врангель, делая знак шоферу и думая о том, что от Нучфилдова необходимо избавиться.
Врангель начинал круто. Как застоявшаяся в стойле лошадь — сразу в галоп. Он предпринял ряд серьезных инспекционных поездок — побывал в Ялте, Симферополе, в Старом Крыму и Керчи. На фронт пока не торопился: объявил, что после неудавшегося на него покушения первым делом наведет порядок в тылу.
Ротмистр Манегетти на Приморском бульваре в Севастополе застрелил матроса. Военно-полевой гласный суд определил: Манегетти был пьян, достоин смертной казни. Врангель в последний момент смягчил приговор — разжаловал Манегетти в рядовые и отправил на фронт.
Брожение наблюдалось и среди казачества. Донцы чувствовали себя особо обиженными, брошенными на произвол судьбы во время эвакуации Новороссийска. Генерал Сидорин грозился на пристани застрелить Деникина. Тогда Врангель считал возможными такие разговоры. Теперь — дисциплина, служба, долг, немедленное исполнение приказов. Никакой самостийности!
Говоря повсюду о своей борьбе с Кубанской радой, которую он вел в конце 1919 года еще под началом Деникина, напоминая про тот нашумевший военно-полевой суд, на который он отправил двенадцать человек, Врангель взялся за донцов. Теперь, став вождем, а не исполнителем чьей-то чужой воли и чужих приказов, новый главком должен был показать все: свою силу, хватку, умение учить и наказывать. Нужен был лишь повод. Вскоре и он представился.
Донцы выпускали газету. Ее редактор — начальник политической части штаба, сотник граф дю Шайль — не скрывал своих самостийных настроений. Врангель закрыл газету, отстранил от должности генералов Сидорина и Кильчевского, а редактора отдал под суд.
Врангель пытался запугать и других — поважнее, чем Сидорин и Кильчевский. И все понимали: новый главнокомандующий самоутверждается...
Большой заботой его была Ставка.