— А что, простите, означают ваши сообщения, господин полковник? — Издетский усмехнулся и окутал себя облаком сигарного дыма. — Много достойных офицеров погибло. Но ведь не это вы имели в виду? Не только это?
— Именно, ротмистр, именно, — голос Белопольского звучал задумчиво и чуть грустно. — Путь от Неженцева к Блейшу — это два года нашей борьбы, ротмистр, путь, пройденный многими офицерами-добровольцамн, путь от мечтателя-идеалиста к железному, без души кондотьеру, живущему лишь ненавистью. Позвольте, я закончу мысль... Добровольческая армия умерла. Она трансформировалась. С этим фактом, надеюсь, никто не станет спорить? Черту подвел Новороссийск. Генералы, сыпняк, крещенский мороз, норд-ост помогли Буденному. Армия дошла до черты. И покатилась в море — без плана, без порядка и надежд. Мы осели в Крыму, огляделись. В армии уже нет идеалистов, подобных Неженцеву. Без конца мы толкуем о пробуждении монархического духа, о возможных кандидатах. Но мы, господа, без знамени. Был у нас тишайший Деникин — при поражении его хватило лишь на созыв Военного совета. У нас есть Врангель — он способный военачальник, но у нас по-прежнему нет знамени, господа!
Де Бальмен шепнул что-то Издетскому. Тот хотел было встать, но Есипов железной хваткой удержал его за руку и, задержав, так выразительно посмотрел на него, что ротмистр смешался. Только атмосферой взаимного непонимания, отсутствием единой идеологии объясняю я наши боевые неудачи. Что говорить, если идеологом белого движения в последнее время мог оказаться писака Суворин, возведший в мечту старый быт, в норму — намыленную веревку, произносящий слово «буржуй» так же, как матрос и буденновец. Гвардейская махновщина — иначе это и назвать нельзя. — Белопольский замолчал.
Воцарилась напряженная тишина.
— Что это значит? Что вы стараетесь доказать нам, господин полковник? — вскричал, не в силах сдержать себя, ротмистр Издетский. — Если б я не знал вас... э... достаточно, господин полковник...
— Так что? — спокойно перебил его Белопольский.
— Я должен... доложить обо всем... Как человек прямой... У меня... э... свидетели есть.
— Ну нет, к вам я в свидетели не пойду, — неожиданно решительно сказал вдруг до того молчавший чуть ли не весь разговор рыхлый капитан Дубяго и мизинцем с длинным ногтем поправил редкий ус.
— Сыскными делами занимайтесь и без меня, — поддержал его Есипов.
— Я требую объяснений, — упрямо бормотал серыми губами ротмистр. — Честь многих офицеров задета...
— Оставьте, поручик! — Полковник скользнул быстрым взглядом по собравшимся. — Я готов дать объяснения. Повсюду. И вас я не боюсь, ротмистр. Я не знал, что вы оставили свой эскадрон, а служите по жандармскому ведомству. Расстреливать других — несомненно больше шансов самому остаться в живых. Вы — находчивый офицер, ротмистр.
В этот момент к столику кошачьим неспешным шагом подошел вестовой и, взяв под козырек, щелкнул каблуками так, что малиновым звоном брякнули медали. Доложил:
— Их высокоблагородие господин генерал Доставалов срочно ждут их сиятельство господина полковника Белопольского! Приказано сопроводить-ссс!
Белопольский с неудовольствием поднялся. Сказал спокойно, с ленцой:
— Иди, братец. Я — следом. — И, подождав, пока вестовой отойдет от столика, добавил, глядя в лицо Издетскому: — А вам, ротмистр, вынужден заметить: я готов повторить сказанное где угодно и кому угодно. Мои заслуги перед русской армией и белым движением таковы, что позволяют мне ничуть не бояться разных блошиных укусов. Что же касается вас, ротмистр, могу заверить: лично с вами разговаривать охоты больше не имею. Вы мне неприятны, ротмистр. Честь имею, господа! — И он удалился, красивый и подтянутый.
За столиками молчали. Происшедшее оставило неприятный осадок.
— Вот они... э... какие — наши сиятельные гвардейцы! — зло растягивая сухой рот, проговорил Издетский. — Идеологи! Размотали армию, Россию проболтали! — И он замысловато выругался.
— Вы забываете, где находитесь, ротмистр! — пробасил Есипов. — Мы в собрании и не намерены...
— А мне плевать, намерены вы или нет! — Издетский был уже не в силах держать себя в руках. Лицо его стало серо-землистым, глаза нехорошо горели. Из горла ротмистра вырвался какой-то сдавленный, булькающий звук. Он вскочил, выпил бокал коньяка, стоявший перед ним на протяжении всего разговора, и, поставив ногу на стул, демонстративно разбил бокал о шпору.
Подполковник Есипов тоже встал.
— Господа офицеры! — сказал он торжественно, как перед аналоем. — Как старший по званию, позволю себе сделать заявление. От имени всех. Ротмистр Издетский, мы просим вас покинуть собрание. Во избежание эксцессов и недоразумений. Извольте немедля подчиниться.