Вечером, приказав никого не пускать, Врангель уединился в кабинете. Думал, вспоминал. Мучительно искал лучший выход. Когда стемнело, он встал из-за стола, чтобы зажечь канделябр, и увидел над верхушкой платана еле заметный, желтоватый серпик луны. Вспомнилось почему-то — пришло вдруг, как озарение: вечер, когда Деникин, бесславно убежав из Новороссийска, тихо укрылся в Феодосия и ждал решения Высшего военного совета, созванного для назначения его преемника на пост главнокомандующего. А он, Врангель, ловко сваливший «царя Антона», гулял по бульварам Севастополя, гордый от сознания упавшей в его руки власти. Деникин сам обрек себя на отставку, на уход. в небытие, на прекращение борьбы. Как он говорил позднее, стремился уберечь свое чистое имя от позора. Врангель тогда считал, пришел его час, перст божий указал на него. Он пошел с армией ее крестным путем. Он познал радость побед, испил и горечь поражений. Но почему, собственно, он думает об этом сейчас? Ему нет и пятидесяти, он не совершил всего того, что уготовано ему и задумано им. Мысли уводили Врангеля в сторону. Он вспомнил, что главное, о чем старался думать, — о последних днях предшественника, о причинах, побудивших Деникина спрыгнуть на ходу с мчащегося по степному бездорожью экипажа... Спрыгнул на ходу — большинство и не заметило. Тихо исчез, скрылся. Врангель не поступит так, не имеет права. Необходим последний парад. Вот! Последний парад! Но где собрать силы, где устроить его?..
Сначала возникла фраза: «Политическая крепость прочна тогда, когда она держится на силе нравственной». Сказал какой-то философ, историк — бог с ним! И тут же память подсказала другую фразу, ничем не связанную с первой. Это были слова югославского короля Александра: «Ваши кадеты маршируют лучше моей гвардии...» И сразу возникло решение: «Будет парад кадетов Сараевского корпуса — прощание с главнокомандующим. Я не Деникин, господа, я оставлю по себе достойную память. Долго говорить будут!» — подумал Врангель удовлетворенно. Или даже сказал вслух — он и не почувствовал.
...День с утра был хмурым. Дождевые, черно-сиреневые тучи низко висели над городом, закрывали вершины гор и зеленые склоны холмов. Дождевая пыль скрывала даже верхние этажи зданий, пики и купола мечетей. От прошедших ливней река, стиснутая серыми камнями набережной, взбухла, течение ее стало стремительным, грозным. Однако с наступлением полудня все чудесным образом преобразилось: солнце пробило облака, иссушило туман и дождевую пелену. Резко потеплело, серое марево котловины, в которой располагалось Сараево, расцвело, расцветилось всеми оттенками зеленого цвета. Небо становилось светлым, голубым, местами ярко-синим. Врангелю вспомнилось, что одна такая погодная метаморфоза была уже — сопровождала его появление в Галлиполийском лагере. Воспоминание приятно будоражило его, ибо сегодня вновь предстояла встреча с русским воинством, с лучшей его частью, будущими представителями нового офицерства, — с кадетами, сохранение которых в эмиграции он считал чуть ли не самой большой своей заслугой: им предстояло в близком будущем вести полки в Россию...
3
В Париже встреча Врангеля с Кутеповым не состоялась. По договоренности, переданной через полковника Монкевица, Кутепов должен был прийти в три часа пополудни в отель, где остановился Врангель: все же их свидание наверняка может привлечь внимание прессы, да и не только ее, возможно... Монкевиц поджидал Кутепова внизу, в холле. Главком не находил себе места от бессильной ярости в номере. Александр Павлович задерживался. На три минуты, на пять, на десять! Это было совершенно несвойственно военному человеку, да еще такому службисту, как Кутепов. Тут были, несомненно, заранее продуманные действия. В зеркале на Врангеля глядело лицо человека, охваченного ненавистью…