Во второй вечер она пошла на доклад о Льве Николаевиче Толстом и толстовстве, который делал Бунин. Бунина печатали, им гордились все русские. На трибуне появился не молодой уже, но необыкновенно красивый человек, сдержанный, с холодной улыбкой. Бунин заговорил — проникновенно, глубоко, убежденно, блистательно. И с первых фраз покорил аудиторию...
Иногда, если получалось, Ксения навещала и своих друзей в «Последних новостях». Выпивала с ними чашку кофе, обменивалась новостями. Они иронизировали друг над другом и над очередной сенсацией, сообщенной прессой...
Ни американке, ни Вере Кирилловне найти компаньонку не представляло никакого труда. Более того, если требовали срочные обстоятельства, за Белопольской посылался и таксомотор.
Однажды около полудня служанка доложила: Ксению Николаевну возле дома ожидает господин. Ксения задрожала: первая мысль ее была почему-то о братьях.
— Венделовский Альберт Николаевич, настоятельно просит принять его, — добавила служанка.
— Передайте господину, я выхожу, — сказала она.
Фамилия показалась Ксении знакомой, и, выглянув из окна дома, она тотчас узнала: этот Альберт Николаевич имел какое-то отношение к Врангелю и был представлен ей недавно — то ли на «русском оперном сезоне», то ли в балете, а скорей всего во время проведения светской лотереи. «Зачем, интересно, я ему понадобилась?» — подумала Ксения. Почему-то взволнованно окинула одним взглядом себя в зеркале, достала из сумки, легко коснулась пуховкой лба, носа, подбородка. И удивилась своей нервозности: можно подумать, встреча эта имеет для нее какое-то значение. Она, не торопясь, вышла на крыльцо.
— Я к вам, Ксения Николаевна. Дело безотлагательное, а я вынужден уехать в Берлин.
— Что же вам угодно? — против воли вспыхнув, спросила Ксения.
Она была удивительно хороша, и он залюбовался ею, задержавшись с ответом.
— Что же это за дело? — нетерпеливо повторила она.
Венделовский, сразу узнанный ею, выглядел сегодня не так, как при знакомстве. Он показался ей выше и прямее, подтянутый, в хорошо сшитом сером костюме, подходящем к его темному лицу и светлым глазам. Ксения, посмотрев на него с внезапно возникшим доверием, сказала, чтобы ободрить гостя:
— Значит, чужое поручение? А кто вы?
— Я? Хороший человек.
— Хороший человек — не профессия. А профессия?
— О ней чуть позже. Я хорошо знал вашего дядю, генерала фон Перлофа.
— Это не профессия. К тому же дядя мертв.
— Я выполняю его просьбу. Он хотел, чтобы я нашел вас и мы увиделись.
— Не спрашиваю зачем. Но вы не торопились: мы ведь встречались?
— Увы. Если признаться, всегда держал вас, насколько это представлялось возможным, в поле зрения.
— Теперь что-то изменилось и вы пришли?
— Совершенно верно, Ксения Николаевна. Теперь я выполняю поручение и другого известного вам человека.
— Кто же? Вы меня совсем заинтриговали, Альберт Николаевич. И я начинаю бояться вас.
— И совершенно напрасно. Не беспокойтесь! — сказал он горячо. — Я никогда ничем не обижу вас. Я обещал это другу вашего детства.
— Иван?! — обрадованно вырвалось у нее. — Он ведь был в Париже, я его видела. Где он?
— Он сразу уехал, Ксения Николаевна. Он просил меня передать вам этот сверточек и немного денег — все, что смог.
Ксения развернула обертку, раскрыла коробку. На красном бархате лежали хорошо знакомые ей с детских лет массивные серебряные часы с цепочкой и брелоками.
— Это все, что осталось после смерти Вадима Николаевича. Он был патриотом России. Вы можете им гордиться.
— И всегда гордилась. Какое счастье, что у меня останется память от него! Благодарю вас! — не сдержавшись, она внезапно поцеловала Венделовского в щеку. И оба смутились окончательно. Каждый, по-своему переживая случившееся, старался показать, что, собственно, ничего и не произошло — просто жест искренней благодарности, не больше.