Собрались все приглашенные. Задерживалась лишь та, что устроила все это. Садиться за стол без Доротеи Пенджет Вера Кирилловна считала неудобным, неэтичным. Гости нетерпеливо, точно по команде, пришли в движение, поток закрутился слева направо. Знакомые приветствовали друг друга, одни с преувеличенной радостью целовались, другие раскланивались, третьи лишь небрежно кивали. До Ксении долетали обрывки разговоров:
— ...Российская закваска — дело первейшее, нет силы из нас ее вытравить...
— Здесь и праздник не в праздник. Капустой и огурчиками не пахнет, колокольни не звонят, и православных с покаянными лицами не встретишь...
— Посмотри на того валета,ma chere! Фрак надел, перстни на каждом пальце. В Москве я его дальше прихожей не пускала.
— Говорят, в Симферополе наворовался, склады сумел вывезти.
— ...Слышала, Опричнин богу свою грешную душу отдал?
— Следовательно, вакансия тверского губернатора освободилась! Надо к управляющему...
— Собственной его величества канцелярией? Уже, ваше сиятельство, первые шаги я уже предпринял, жду ответа...
Спорят, горячатся три старушки — маленькие, худенькие, с личиками как у обезьянок, очень похожие друг на друга:
— Нет, сударыня, уж позвольте. Мне полагается поближе вашего к хозяйке сидеть. Мой муж в губернаторах верой и правдой царю служил.
— Это как кто посмотрит, государыня моя. Мой-то, царство ему небесное, производства в генерал-лейтенанты еще в Великую войну удостоился.
— А мой и не упомню...
— Да у вас и мужа не было!
— Как вы смеете! — гневно трясет кулачком оскорбленная старушка. — Я — родственница хозяйки по мужниной линия. Убедитесь: меня рядом посадят!..
Наконец появилась и мисс Доротея Пенджет — в умопомрачительном вечернем платье, подчеркивающем худобу и все несовершенства ее фигуры, украшенная бриллиантами, как рождественская елка блестками. Протиснувшись через толпу, она уселась во главе стола, стоящего «покоем», сделала знак Вере Кирилловне: можно-де всем садиться. Старая княгиня чуть дрожащим от торжественности, напряженным голосом объявила, что просит дорогих гостей откушать того, что бог послал. Приглашенные, изо всех сил стараясь сохранять достоинство и тем не менее незаметно толкаясь, суетясь и нервничая, ринулись занимать места, норовя оказаться как можно ближе к Мещерской и ее окружению. Упал стул. Кто-то не то вскрикнул, не то всхлипнул. Бухнул, точно выстрелил, разбитый фужер... Наконец все расселись. Первый тост — в память государя императора Николая II — провозгласил невысокого роста, важный генерал-лейтенант. Второй — за членов дома Романовых — он же. Третий — за благороднейшую дарительницу усадьбы, которая станет истинно Русским домом, мисс Пенджет — поднял под общие аплодисменты старичок в потертом мундире камергера, с большой головой на тонкой шее, похожий на одуванчик; он сидел по левую руку от княгини Веры. За «императора» Кирилла I не пили: за столом собрались, по-видимому, одни «николаевцы».
Скоро аристократическое застолье приняло вид обыкновенного благотворительного обеда, к которым уже привыкли. Общество разделилось на группы и группки. Повсюду произносились тосты и чокались. Где-то целовались и плакали о прошлой жизни, где-то ссорились. Вдоль стола ходили первые захмелевшие, назойливо приставали к сидящим со своими просьбами и обидами.
Ксения смотрела на происходящее с чувством усиливающегося омерзения. Эти вчерашние люди, собранные тут, эти суетящиеся мертвецы...
Незаметно для всех исчезла Доротея. Ушла к «себе», в еще не отремонтированную комнату, Ксения. Кроме продавленной софы и двух венских стульев здесь ничего не было. Болела голова. Присев на край запачканной мелом софы, она думала о том, что судьба вновь подготовила ей непростое испытание — если она согласится и останется здесь, среди этих омерзительных стариков и старух, замурует себя вдали от Парижа. Ксения подумала еще, что вполне могла бы добраться от Сен Женевьева до площади Данфер-Рошро на рейсовом автобусе: не ночевать же ей среди этого хаоса, не ждать, пока окончится прием и этих сумасшедших стариков и старух начнут отвозить в Париж? Вспомнив эвакуацию и Константинополь, она невесело усмехнулась, — до чего же человек стал быстро приспосабливающимся животным, безразличным к среде своего обитания. Ксения незаметно оделась н, стараясь не привлекать к себе внимания, вышла на улицу. Так было ознаменовано ею торжественное открытие Русского дома.