Артузов налил себе холодного чая, выпил залпом. Встал, подошел к простенку, открыл карту Москвы — коренастый, крупноголовый, широкоплечий, с широкими скулами, темно-серыми выразительными глазами. Показал карандашом на карте:
— Малая Лубянка — вот. А тут, в бывшей гостинице «Бристоль», общежитие чекистов. Теракт психологический в первую очередь — взорвать общежитие, хотя и человеческих жертв было бы предостаточно. Под самым-де носом ОГПУ.
Захарченко и Вознесенский прикрывали. Стауниц проник в здание, заложил мощный мелинитовый заряд и шашки. Но взрыва не произошло: проснулось несколько человек и с риском для жизни обезвредили устройство. Террористов погнали к западной границе. Первым, отказавшись сдаться, был застрелен Стауниц-Опперпут. Ну, а позднее — остальные. Пришло время закрывать «Трест». — Артузов, заложив кулаки под мышки, твердо прошелся по одной половице. Подумал, остановившись возле окна, и, глядя через занавеску на московские крыши, сказал: — Хорошо поработали. Но ошибки были. Недооценили противника — это тоже факт. О своей ошибке я докладывал Коллегии: никуда не денешься, провел меня Опперпут. — И тут же, повернув крепкую шею и словно оттолкнувшись от окна, пошел к креслу, говоря с улыбкой: — А знаете, кто нам с МОЦРом[59] помог бороться? Бурцев! Великий разоблачитель! Шерлок Холмс и Нат Пинкертон российской журналистики — дома и в эмиграции. Нюх у него был, он и подсказал нам, чем мы должны заниматься. Читали? Он опубликовал все.
— Бурцева не припомню, а вот высокие отзывы Струве и Керенского о нашей работе — да.
— Три задачи поставил Бурцев перед собой и нами. Организовать наблюдение за контрреволюционным элементом, войти в сношение с иностранными контрразведками и организовать наблюдение за ними, объединить все эмигрантские контрреволюционные организации и попытаться руководить ими. И на оперативном совещании лучше не сформулируешь, а? — Артузов коротко засмеялся. — Приказано прислушиваться к Бурцеву. И поближе присмотреться к вашему старому знакомому Знаменскому, которому «Внутренняя линия», перестроившись, поручила охрану руководства РОВСа, предложив стать глазами и ушами воинского союза.
— Запомню.
— Не так давно русские офицеры весьма неохотно принимали в свою среду «голубые мундиры»[60]. Теперь иное. Полное пренебрежение к нравственному чистоплюйству, как высказываются господа сиятельные, равнодушие к крови и грязи. Во имя исторической миссии. Перед нами качественно новая эмиграция. Вы правы: продавшие свою честь легко становятся покупателями чужой чести. Пойти на сделку с совестью всегда легче под руководством уже предавшего совесть. Мы с вами наблюдаем антисоветскую часть эмиграции. Теперь она деморализована. И у нас иные задачи: мы вышли на борьбу с контрразведками мира, ибо они охраняют тех, кто не расстался, да и не расстанется никогда с идеей уничтожить государство рабочих и крестьян. И «дубьем», и рублем. А в головном отряде пойдут фашисты, сблокированные с самими неразоружившимися эмигрантами.
— Об этом я и хотел сказать, Артур Христианович, — о фашизме. Разумеется, наблюдения в пределах моего европейского района. Моего и «Доктора». Он человек дальновидный, так что я — от нас двоих. Речь идет о молодом поколении эмигрантов, которые поносят стариков за болтовню и опираются на опыт итальянских и немецких фашистов.
— И на японских, — перебил Артузов. — У нас имеются любопытные данные о харбинцах и их лидере Радзиевском. Простите, перебил. Слушаю.
— Мы имеем в виду европейцев, хотя, уверен, они мало чем отличаются от дальневосточных фашистов и группы некоего Вонсяцкого в Америке. Это Национальный союз русской молодежи, хорошо подготовленные террористы, стоящие на крайних антисоветских позициях и идущие на сотрудничество с РОВСом. Пока их небольшая группка, но мы уверены, что и с нее нельзя спускать глаз. Центр — в Белграде. Программа: разработка крайне оголтелой шовинистической идеологии в противовес коммунизму, подготовка кадров для включения в новый «революционный процесс» в России, выработка основ будущей российской государственности. Их называют «нацмальчики».