И так до тех пор, пока истоки живого и неживого не сомкнутся — вот тогда-то сложные приборы смогут расти, как грибы. Сами по себе, как будто без всякого вмешательства извне, возникают неведомые конструкции, плотины, летательные аппараты диковинного вида. Сами гены, освобожденные от врожденной обязанности вечно сопутствовать телу, сами эти неуловимые частицы разума и жизни (впрочем, тоже синтезированные) дают начало цепочке метаморфоз.
Все ступени этого восхождения были уже видны нам… Покинуть бы нам планету на таком вот корабле! Почти живом, сотканном, сплетенном мириадами незримых помощников. В теле его тысячи струн-нервов, и чуткие космические уши ловят потоки частиц и волн, что без устали посылают звезды.
Мы не смогли этого сделать, мы опоздали. Навсегда. Навечно. Нелепая случайность: в системе двойных звезд планета потеряла свою орбиту, ее захватила другая — горячее солнце… Быть может, виной тому опыты с концентратором гравитации? И мы сами столкнули этот невидимый камень с горы, который катился, катился вниз, да и остановился у подножия вулкана? Никто не знает этого наверняка.
Вы уверены, что вмешательство в жизнь звезды пройдет бесследно для будущего или хотя бы для настоящего?
Будет совершен поступок, который трудно прогнозировать и предвидеть кому бы то ни было. Со стороны это выглядит странно: вдруг звезда теряет заметную долю своего блеска. Пусть на очень короткое время. Лучи ее собираются в конус, слабо светящийся, вытягивающийся к невидимой точке. Что дальше? Вы изменили вселенную, вы дали знать о себе всем, у кого есть приборы и средства наблюдения.
Вы догадываетесь теперь, что не одиноки в космосе. Но я узнала о вас только здесь. Значит… остается простор для гипотез: перед вами бесконечность, где-то в черных пустотах плавают жемчужно-розовые шары, диски, огромные, как ваши древние дирижабли. Что это? Легче всего увидеть в этом символическую связь времени и пространства. Вы еще не можете ответить на этот вопрос, так же как не могли этого сделать мы. Но уже хотите пригасить звезду.
Дело не в той небольшой доле тепла и света, которую вы отберете у солнца (равно принадлежащего всем), а в другом: начав изменять мир, вы не сможете остановиться. Закончив фундамент, вы поставите стены. Построив дом, вы будете строить город. Создав город, будете прокладывать дороги, строить новые города — в космосе. Звезда станет в одном из них уличным фонарем. В другом городе — другая звезда… Я не зря напомнила Вам о том, как быстро изменяет разум все, к чему прикасается. Есть, наверное, пределы влияния на будущее. Вы можете уничтожить лес, реку, залив, даже планету или ее спутник. И от этого зависит только локальное, ваше собственное будущее. Время затягивает почти любые раны, нанесенные планете и ее ближайшей окрестности. Действие, созидание помогают этому. Устанавливается своеобразное равновесие. Динамическое равновесие между природой и человеком: условием его является постоянная деятельность. Прекратите ее и сады зарастут сорной травой, реки погибнут от вторжения сине-зеленых водорослей, под городами в тундре протает вечная мерзлота и дома обрушатся, микроорганизмы, дающие металлы, рассеются из реакторов по планете и съедят ее. Вы должны постоянно поддерживать это равновесие, заботиться о нем не покладая рук.
То же самое может произойти в космосе, в дальнем космосе. Вы будете вынуждены постоянно изменять его. Раз начав, нельзя успокоиться. Что это будет означать?
Мы остановились когда-то вплотную у этого рубежа. Вы тоже приблизились к нему. Это новая, удивительная граница возможностей. До сих пор все, что вы могли сделать, вы делали. Любые проекты казались вам осуществимыми или неосуществимыми только по одному признаку: хватит ли сил и средств или нет? Я думаю, это первая фаза развития любой цивилизации. Можно все или почти все. А все, что можно, осуществляется рано или поздно.
Вторая фаза совсем иная… Совершается не все, что можно осилить. Что-то должно остановить вас. Заставить задуматься. Может быть, стоит внимательнее присмотреться к себе, к своим успехам? И попристальнее вглядеться в черные, кажущиеся безжизненными, пустоты? Разум — это тоже стихия. Он сложнее, сильнее и загадочней всех стихий, о которых вы, Глеб, иногда вспоминали на «Гондване».
Старые истины о контактах вам, вероятно, известны. Вообще говоря, контакты невозможны. И все же, как ни странно, они, наверное, не такая уж редкость. И тут есть границы дозволенного, или, как мне нравится говорить, пределы упругости. Я за «пластичные» контакты: тогда вы можете вычеркнуть их из памяти, если нужно. Контакты не оставляют следов, иначе они будут означать вмешательство в чужую жизнь. Последствия предвидеть невозможно. Как невозможно создать компьютер, который бы подменял собой жизнь, общество, людей (включая и тех, кто его создал или наделил программой и желанием обучаться).
И мое письмо к вам было бы неполным, если бы я не добавила того же и относительно освоения энергии звезд. Ведь это освоение с неизбежностью означает и контакт, по крайней мере односторонний. (Я хорошо помню, вас, Глеб. Признаюсь вам: нелегко отказаться от извинений за то, что произошло на «Гондване». Легче считать, что ничего не случилось. Погиб кибер, вот и все. Хорошо, что вы журналист: можно придумать для себя и других любую историю. Мое письмо к вам — пример пластических контактов. Ведь его можно сочинить самому. Или порвать. Или предать забвению. Или рассказать о нем все равно не поверят.)
Аира».
ГДЕ ПРЯЧЕТСЯ ЛЕТО
Сентябрь стоял теплый; не помню ни одного пасмурного дня после возвращения в город. Здесь, в городе, в его окрестностях, как и во всем Приморье, было еще лето. Резкий контраст с тундрой. И когда приехал Янков, мы сошлись с ним на том, что не все еще потеряно.
Сборы были недолгими: мы погрузили походный скарб в эль и, сделав прощальный круг над бухтой, понеслись в таежные джунгли.
По дороге он рассказывал о Байкале, где провел целых два месяца. Трудно было поверить, что там, у холодного озера, можно увидеть еще такое, о чем я и не слышал. По его словам, например, весной сквозь незаметные трещины во льду на свет божий выползают личинки бабочек-поденок, куколки ручейников и направляются к берегу: их так много, что прибрежный лед черен. Потом с береговых сопок ими приходят лакомиться медведи. Вода становится серебристой от плавящейся на необыкновенном пастбище рыбы. Миллиарды личинок буквально заваливают береговую полосу. Их больше, чем в иную зиму снега.
Это загадка. Взрослые насекомые спариваются и гибнут через несколько дней. Зачем природе такое расточительство? Когда птицы летят на север выводить птенцов, то это понятно: летом именно там много света, корма, простора для пернатых. И это экологическое раздолье заполняется как по мановению волшебной палочки. А вот бабочки, умирающие сразу же после рождения, заставили меня поломать голову. И мой друг-биолог ничем не мог мне помочь.
Зато я узнал от него, как называются байкальские ветры, а их там столько же, сколько на настоящем море, если и не больше. Верховик, култук, сарма. Всего около тридцати. И среди них, конечно, баргузин, вырывающийся из большой Баргузинской долины. Он расшевеливает на озере высокие белые валы. Его называют еще полуночником, потому что нередко он дует по ночам. Вот откуда слова песни, которую услышала от меня на «Гондване» Соолли.