История создания «Снегурочки» хорошо известна. Н. А. Римский-Корсаков сам рассказал о ней в «Летописи моей музыкальной жизни». Сказка А. Н. Островского «Снегурочка» была первый раз прочитана Римским-Корсаковым около 1874 года, когда она только что появилась в печати. Потом композитор вспоминал, что тогда она ему мало понравилась, а царство берендеев показалось странным. Зимой 1879–1880 годов он снова ее прочитал и на сей раз «точно прозрел на ее удивительную красоту». У композитора была толстая книга из нотной бумаги, и он стал записывать в нее в виде набросков приходившие в голову музыкальные мысли.
Новый сюжет чрезвычайно увлек композитора, и он отправился в Москву, чтобы встретиться с Островским и испросить у него разрешения воспользоваться его произведением как либретто с правом внести в драму необходимые при работе над оперой изменения. Драматург принял композитора очень любезно, предоставил право должным образом распоряжаться текстом и даже подарил экземпляр своей сказки.
Лето 1880 года Римский-Корсаков провел в деревне Стелево. Это было его первое лето в настоящей русской деревне. И все — пейзаж, пение птиц, обстановка — необычайно вдохновляли его на эту работу. Он работал целыми днями, «музыкальные мысли и их обработка преследовали меня неотступно», — писал впоследствии композитор. Он зафиксировал ход работы буквально по дням: начало 1 июня (написано вступление к прологу), окончание — 12 августа (заключительный хор). Ни одно произведение не давалось ему с такой легкостью и скоростью, как «Снегурочка». «О сочинении «Снегурочки» никто не знал, писал композитор, — ибо дело это я-держал в тайне, и, объявив по приезде в Петербург своим близким об окончании эскиза, я тем самым немало их удивил». Еще полгода композитор посвятил инструментовке оперы, и, наконец, 10 февраля опера была дана на сцене Мариинского театра в Петербурге. С тех пор она остается одним из самых любимых публикой творений композитора.
Сказочность «Снегурочки» могла показаться отходом от идей, присущих деятелям демократического искусства 60-х годов. «…Природа и ее красоты — ведь только десерт для меня, очень сладкий, милый, вкусный и приятный, но ничуть не питательный. Мне людей и людское нужно, все остальное, как бы красиво и изящно ни было, еще меня не удовлетворяет», — писал Стасов своему брату.
На самом деле это не так. В народных сказочных образах фантастика тесно связана с жизненными явлениями, народная мудрость — с чаяниями народа. В «Снегурочке» Островского ярко отражены эти черты народной поэзии.
Сюжет «Снегурочки» давал композитору возможность воспеть жизнь народа, протекающую просто, бесхитростно, в согласии с природой, отобразить его быт, красочные обряды. «Снегурочка» увидела свет рампы в начале 1882 года; Н. Ф. Тюменев, ученик Римского-Корсакова, вспоминал о премьере: «Поставлена «Снегурочка» была роскошно… Таких постановок уже давно не бывало на нашей сцене… Костюмы даже на хористах и статистах были великолепны… Вокалы ное исполнение, за немногими исключениями, было вполне удовлетворительно». Островский, для которого сценическая жизнь «Снегурочки» была неотделимой от музыки Чайковского, сказал: «Музыка Корсакова к моей «Снегурочке» удивительна; я ничего не мог никогда себе представить более подходящего и так живо выражающего всю поэзию древнего языческого культа и этой сперва снежно-холодной, а потом неудержимо страстной героини сказки».
— «Снегурочка» принесла Римскому-Корсакову всеобщее признание. Казалось бы, что после нее композитор вскоре создаст еще не одно великолепное произведение для — музыкального театра. На самом же деле он почти десять лет не принимался за работу над новой оперой.
80-е годы — пора тяжелых утрат для композитора. В 1881 году, еще до постановки «Снегурочки», умер Мусоргский. Смерть его была тяжелым ударом для Римского-Корсакова. Многие произведения Мусоргского (среди них «Хованщина») остались в разрозненных набросках. Сознавая огромное значение творчества умершего друга, Римский-Корсаков взялся привести в порядок его наследие, а если потребуется, и закончить его сочинения. В течение двух лет занимался он этой работой, за которую не ожидал, да и не получил никакого вознаграждения. О том, как он стремился проникнуться мыслями Мусоргского, свидетельствует одно из писем того времени: «Вообще Мусоргский и Мусоргский; мне кажется, что меня даже зовут Модестом Петровичем, а не Николаем Андреевичем и что я сочинил «Хованщину» и, пожалуй, даже «Бориса».
Необходимость доработки «Хованщины» и симфонической картины «Ночь на Лысой горе» не вызывала сомнений. Другое дело — переоркестровка уже законченной автором оперы «Борис Годунов». Эту работу многие — даже Стасов и Кюи — находили излишней. Однако Римский-Корсаков думал иначе. Несмотря на всю сложность и ответственность этого труда, он решил создать свою редакцию оперы. Работа над «Борисом Годуновым» творчески обогатила самого Римского-Корсакова, и в то же время его редакция способствовала возобновлению оперы на сцене.
Через несколько лет, в 1887 году< смерть «унесла Бородина. Римский-Корсаков любил его большой талант, широту взглядов, ясность ума, образованность, но больше всего — задушевность..
Когда бы ни приходил к нему Римский-Корсаков, он неизменно заставал Бородина в лаборатории, которая помещалась рядом с его квартирой. Бородин «сидел над колбами, наполненными каким-нибудь бесцветным газом, перегоняя его посредством трубки из одного сосуда в другой». И Корсаков острил, что тот «переливает из пустого в порожнее». Он охотно шел к роялю послушать или поиграть свое, но вдруг вскакивал: бежал посмотреть, что в лаборатории. На ходу он громко пел причудливые мотивы, которые тут же выдумывал. Он разделял с Римским-Корсаковым увлечение инструментами оркестра, любил новые, смелые приемы.
Бородин умер в расцвете творческих сил, внезапно, не успев ни завершить, ни привести в порядок самое значительное свое произведение — оперу «Князь Игорь». Даже далеко не все сочиненное им было записано: часто Бородин ограничивался тем, что играл свои произведения в дружеском кругу, откладывая запись «на потом». Теперь Римский-Корсаков торопливо набрасывал на бумагу все, что запомнил, не щадя сил и времени, чтобы завершить сочинение своего друга. Так он понимал свой долг и выполнял его со свойственным ему чувством глубокой ответственности.
После смерти Мусоргского и Бородина композитор принялся за сложнейшую работу — завершение их незаконченных произведений. Это Римскому-Корсакову удалось блестяще. Кипучая, интенсивная жизнь Римского-Корсакова в 1880-е годы, его работа над творческим наследием друзей, педагогическая, дирижерская, общественная деятельность отодвинули на второй план сочинение музыки.
Со смертью Мусоргского и Бородина распалось славное товарищество композиторов — «Могучая кучка». Правда, в 80-х годах Балакирев возвратился к музыкальной деятельности и, вновь возглавив БМШ, дирижировал ее концертами. Он получил также назначение управляющим капеллы и взял к себе помощником Римского-Корсакова. Он ценил его педагогический дар, а учебная работа в капелле нуждалась в улучшении. Однако Балакирев 80-х годов уже далеко не был Балакиревым 60-х. Религиозность, нетерпимость взглядов отталкивали от него Римского-Корсакова. Прежней близости уже не было. Отчужденно держал себя и Кюи, который еще в 70-х годах считал, что ему с Корсаковым «не по пути».
Несмотря на это, Римский-Корсаков не чувствовал себя одиноким. В начале 80-х годов вокруг него появилось новое поколение композиторов: в первую очередь — это Лядов и Глазунов, оба его ученики. На смену «Могучей кучке» пришел новый музыкальный кружок. Его назвали Беляевским, потому что регулярно по пятницам кружок собирался у любителя музыки, мецената Митрофана Петровича Беляева. Он организовал издательство и субсидировал концерты, пропагандировавшие русскую музыку. Музыканты ценили его искренность и бескорыстие, прощали ему и резкость, и некоторые чудачества. Однако настоящим «главой», руководителем был Римский-Корсаков. Большинство участников кружка составляли его ученики. Пестрота состава, различие в масштабе дарований участников кружка отрицательно влияли на его деятельность в целом. Сказывалось и время его возникновения: 80-е годы, «черные» годы разгула реакции. Римский-Корсаков метко определил сходство и различие Балакиревского и Беляевского кружков: «…Сходство заключалось в общей и тому и другому передовитости, прогрессивности; но кружок Балакирева соответствовал периоду бури и натиска в развитии русской музыки, кружок Беляева — периоду спокойного шествия вперед, балакиревский — был революционный, беляевский же — прогрессивный».