Но, как ни нравилась Александру Константиновичу работа в консерватории, творчество пока оставалось на первом месте. Новые произведения появлялись одно за другим, и довольный Стасов говорил, что Самсон «сыплет из рукавов». Одно из лучших произведений этого времени — Концерт для скрипки с оркестром.
Скрипичный концерт Глазунова заслуженно занял почетное место в репертуаре исполнителей наряду с лучшими классическими инструментальными концертами. Это произведение отмечено яркостью и выразительностью образов, зрелым мастерством. В концерте широко использованы разнообразные выразительные возможности инструмента — мелодические, тембровые, полифонические.
Прозрачная оркестровка предоставляет большой простор концертирующему инструменту. Этот концерт пользуется большой популярностью за богатство мелодического материала, красоту и глубину музыкальных мыслей.
Созвучность времени, ощущение исторической перспективы присуще Глазунову во всех жанрах. Логическая точность и рациональность конструкции, активное использование полифонии — без этих качеств невозможно представить себе облик Глазунова-симфониста. Эти же черты в разных стилистических вариантах стали важнейшими признаками музыки XX века. И хотя Глазунов оставался в русле классических традиций, многие его находки исподволь готовили художественные открытия нового века. В. Стасов назвал Глазунова «русским Самсоном». Действительно, только богатырю под силу утвердить неразрывную связь русской классики и нарождающейся советской музыки так, как это сделал Глазунов.
В декабре 1905 года Глазунов, возглавил старейшую в России Петербургскую консерваторию. Избранию Глазунова директором предшествовала полоса испытаний. Многочисленные студенческие сходки выдвигали требование автономии консерватории, от императорского Русского музыкального общества. В этой ситуации, расколовшей педагогов на два лагеря. Глазунов четко определил свою позицию, поддержав студентов. В марте 1905 года, когда Римский-Корсаков был обвинен в подстрекательстве студентов к возмущениям и уволен, Глазунов вместе с Лядовым вышли из состава профессоров. Через несколько дней Глазунов дирижировал оперой Римского-Корсакова «Кащей Бессмертный», поставленной силами консерваторских студентов. Спектакль, насыщенный злободневными политическими ассоциациями, закончился стихийным митингом. Глазунов вспоминал: «Я тогда рисковал быть выселенным из Петербурга, но, тем не менее, я согласился на это». Как отклик на революционные события 1905 года появилась обработка песни «Эй, ухнем!» для хора и оркестра. Лишь после предоставления консерватории автономии Глазунов вернулся к преподаванию. Вновь став директором, он с присущей ему обстоятельностью вникал во все детали учебного процесса. И хотя в письмах композитор жаловался: «Я так перегружен консерваторской работой, что я не успеваю о чем-либо думать, как только о заботах настоящего дня», — общение с учениками стало для него насущной необходимостью. Молодежь также тянулась к Глазунову, чувствуя в нем истинного мастера и учителя. Глазунова обожали, его боготворили. И когда он появлялся в коридорах или классах, консерватории, в них наступала мгновенная тишина, а все сидящие невольно поднимались со своих мест.
О его чуткости и доброте ходили легенды. Так, он как-то обратил внимание на худенькую студентку, талантливую Вокалистку. Девушка была весьма бедно одета. Узнав, что она обедает на четыре копейки в день, Глазунов вызвал ее к себе и объявил, что назначил ей стипендию — 25 рублей в месяц. На посту директора Глазунов провел огромную работу: приводил в порядок учебные планы, основал оперную студию и студенческий оркестр, значительно повысил требования к студентам и преподавателям.
Он принимал в консерваторию учеников не по национальным признакам, не по сословному происхождению, а лишь тех, на кого возлагал надежды как на прекрасных музыкантов. Среди них было большое количество малоимущих, и в их пользу, в кассу взаимопомощи учащихся, он отдавал весь свой директорский и профессорский оклад. — Иногда он целые дни проводил в разъездах, делая визиты состоятельным людям, собирал добровольные «вспомоществования» в пользу нуждающихся студентов. Авторитет его был необычайно высок, и силой этого авторитета он добивался очень многого на благо консерватории.
В его обязанности входил также и подбор преподавателей. В 1909 году он пригласил в консерваторию молодого пианиста и педагога Л. В. Николаева. Так благодаря Глазунову здесь появился преподаватель, создавший свою школу фортепианной игры, воспитавший в своем классе более ста пятидесяти пианистов, среди которых Шостакович, Софроницкий, Юдина, Сашинский, Перельман.
Глазунов считал своим долгом лично присутствовать на всех экзаменах в конце каждого учебного года и писал характеристики на каждого студента. Например, в мае 1910 года он прослушал 771 человека и о каждом дал отзыв. Новая должность, однако, потребовала отхода от дел не только творческих, но и музыкальных. Нужно было решать и хозяйственные вопросы. Глазунов был незаменимым для консерватории. После А. Т. Рубинштейна — создателя и многолетнего директора Петербургской консерватории — он был на этом посту наиболее значительной фигурой.
В 1907 году Петербург, Москва, Россия, да и вся Европа поздравляли 42-летнего композитора, автора восьми симфоний, трех балетов, скрипичного концерта, квартетов, — крупных фортепианных пьес, романсов; профессора и дирижера с 25-летием творческой деятельности. Оксфордский и Кембриджский университеты присвоили Глазунову звание Доктора музыки. В начале XX века он был одним из столпов музыкального мира. Торжества вылились в серию концертов, с восторженными поздравлениями и восхвалениями. В письме Римскому-Корсакову писал: «Если доживу до пятидесятилетнего юбилея, то ни за что не подвергну себя лестной, сладкой, но в то же время и мучительной трепке. Мне дорого, когда я замечаю, что меня ценят молча». И добавил, что «словоизвержение и возведение в гении» ему невыносимы.
Но эти годы принесли также целый ряд событий, омрачивших его жизнь. В конце 1906 года умирает Стасов, летом 1908 года скончался Римский-Корсаков. Через несколько лет умерли еще двое его друзей — Лядов и Танеев. У Глазунова не было семьи, он жил с матерью. После смерти близких друзей-единомышленников обострилась его неприязнь к тем композиторам-«новаторам», которые хотели ввести в музыку новое без должного изучения того, что было создано до них, и в поиске тем для творчества использовали неоправданно вульгарные или же нарочито сложные средства музыкальной выразительности. При этом Глазунов обладал, огромным талантом распознавать действительно одаренных людей. При всей своей нелюбви к формалистам он распознал в Д. Шостаковиче гения, и, когда того хотели лишить стипендии, буквально вышел из себя. «Да вы знаете, кто такой Шостакович?! — вскричал Глазунов. — Шостакович — одна из надежд нашего искусства!»
Для творчества Глазунова наступил менее плодотворный период. Педагогическая работа и дирижирование поглощали все его силы. Он пишет концерт для скрипки с оркестром (1905), к 1909 году делает эскизы новой симфонии, из которой написана была первая часть (клавир). После Восьмой симфонии прошло тридцать лет, когда Глазунов начал писать Девятую симфонию, но так и не закончил ее. Историческая миссия Глазунова-симфониста, завершившего блестящий период классической русской симфонии, была выполнена. В начале нового века музыка начала развиваться в ином, новом направлении.
Постепенно просветительские, учебные, хозяйственные задачи стали для Глазунова основными, потеснив композиторские замыслы. Особенно широко развернулась его педагогическая и общественно-музыкальная работа в годы революции и гражданской войны. Мастера интересовало все: и конкурсы самодеятельных артистов, и дирижерские выступления, и общение со студенчеством, и обеспечение нормального быта профессоров и учащихся в условиях разрухи.
Октябрьская революция застала Глазунова всецело поглощенным педагогической и общественной деятельностью. Несмотря на трудности первых революционных лет, он отдавал всю энергию делу музыкального просвещения. Глазунов привлек к работе в консерватории, новые силы, стремясь обновить и пополнить состав профессуры. Вместе с ними он боролся против охватившего консерваторию в 1920.-х годах пагубного увлечения формалистической западноевропейской музыкой.